Призрачный маяк - [6]

Ночи стали спокойнее лишь с его отъездом из дома. Это было странно. Ведь теперь Сигне вообще не знала, где он и что. Но была уверена, что он не будет рисковать собой. Она приучила его к осторожности. И он не стал бы никому причинять боли. По ее логике, это означало, что и ему никто не причинит зла. Сигне улыбнулась при воспоминании обо всех животных, которых он притаскивал домой в детстве. Раненых, брошенных, голодных и больных. Три кошки, два задавленных ежа, воробей со сломанным крылом. Не говоря уже о змее, которую Сигне обнаружила случайно, когда клала чистое белье в шкаф. После того случая она заставила его дать слово, что он больше не будет притаскивать в дом рептилий. Матте неохотно согласился. Она очень удивилась, когда сын не стал ветеринаром или врачом. Но ему понравилось в экономическом университете. Математика давалась ему легко. Работа в коммуне ему нравилась. Но все равно что-то в нем ее настораживало. Она не могла сказать, что именно, но недавно к ней вернулись кошмары. Каждую ночь Сигне просыпалась в холодном поту. Что-то явно было не так, но ее вопросы оставались без ответа. Ей оставалось только смотреть за тем, хорошо ли он питается. Ему нужно набрать вес.

— Может, поешь еще немного? — умоляюще попросила она, когда Матте отложил вилку. На тарелке оставалось больше половины.

— Прекрати, Сигне, оставь его в покое, — вставил Гуннар.

— Ничего страшного, — выдавил улыбку Матте.

Ему не хотелось, чтобы мама страдала, хоть он и знал, что папа как та собака, что лает, но не кусает, и вся его строгость лишь напоказ. Добрее его человека не была.

Сигне ощутила угрызения совести. Это ее вина, это она слишком переживает по всяким пустякам.

— Прости, Матте. Ешь сколько захочешь.

«Матте» — так он называл себя, когда едва начал говорить и еще не мог правильно произнести свое имя. Вскоре и другие тоже стали называть его так.

— Знаешь, кто приехал в гости? — спросила она, убирая со стола.

— Понятия не имею. Кто?

— Энни!

Матте дернулся.

— Энни? Моя Энни?

Гуннар фыркнул:

— Я знал, что может привлечь твое внимание. Ты всегда был к ней неравнодушен.

— Отстань.

Сигне вспомнила, как он подростком, с челкой, закрывающей глаза, запинаясь, сообщил ей, что встретил девушку.

— Я ей сегодня отвозил еды, — добавил Гуннар. — Она на Гастхольмене.

— Уф, не говори так.[1] Это место называется Грошер.

— Когда она приехала? — спросил Матте.

— Вчера, думаю. Она вместе с сыном.

— И на сколько?

— Она не сказала.

Гуннар положил пластинку снюса под губу и откинулся на спинку стула.

— С ней все хорошо? — спросил Матс.

Отец кивнул.

— Выглядит она хорошо, как обычно. Наша Энни красавица. Только глаза грустные, но, может, это мне померещилось. Может, какие проблемы дома. Откуда мне знать?

— Да, лучше о таких вещах не сплетничать, — сказала Сигне. — А мальчика ты видел?

— Нет, Энни встретила меня на пристани. Но ты можешь съездить к ней в гости, — Гуннар повернулся к Матте. — Она наверняка будет рада гостям. Она там одна на Гастхоль… Ой, прости, на Грошере, — поправил он, бросая взгляд на жену.

— Все это глупые суеверия. Не стоит их поощрять, — высказалась Сигне, нахмурив брови.

— Энни в них верит, — тихо произнес Матте. — Она всегда говорила, что ощущала их присутствие.

— Чье присутствие?

Сигне не хотелось об этом говорить, но любопытство пересиливало.

— Присутствие мертвых. Энни говорила, что видит их и слышит и что они не желают никому зла, что они просто не ушли в иной мир.

— Фу. Давайте лучше примемся за десерт. Я приготовила кисель из ревеня.

Сигне вскочила.

— Все это глупости, но в одном вы правы: Энни будет рада гостям.

Погруженный в свои мысли, Матс не ответил.

Фьельбака, 1870 год

Эмели была в ужасе. Она никогда раньше не видела моря. Никогда не была в лодке, если эту дырявую посудину можно было назвать лодкой.

Она крепко вцепилась в перила. Казалось, волны швыряют ее из стороны в сторону вместе с лодкой. Она утратила контроль над своим телом. Поискала глазами глаза Карла, но он, стиснув зубы, вглядывался в то, что ждало их на горизонте. Слова продолжали звучать у нее в ушах. Может, это и болтовня старухи, но она крепко засела у нее в голове. Старуха спросила, куда они едут, в гавани Фьельбаки, когда они грузили вещи в лодку.

— Грошер, — ответила она весело. — Мой муж — новый смотритель маяка.

Но старуху это не впечатлило. Она только фыркнула и с неприятным смешком добавила:

— Грошер? В этих местах его Грошером никто не называет…

— Вот как?

У Эмели появилось чувство, что не стоит дальше расспрашивать, но она не смогла справиться с любопытством:

— И как же его называют тогда?

Старуха сначала не ответила, а потом, понизив голос, произнесла:

— Здесь он зовется Гастхольмен.

— Гастхольмен? — Нервный смех Эмели унесли волны. — Какое странное название. Почему?

У старушки заблестели глаза.

— Потому что у нас говорят, что души умерших на нем никогда не покидают остров.

Она развернулась и ушла, оставив Эмели стоять посреди мешков и коробок. В одно мгновенье радость сменилась отчаянием, и в горле встал комок. Казалось, смерть наступит в любую секунду. Море было таким огромным, таким свирепым. Оно, казалось, всасывало ее в себя. Эмели не умела плавать, и если лодка перевернется на волнах, она сразу утонет, как бы Карл ни утверждал обратное. Вцепившись еще сильнее в перила, Эмели уставилась взглядом в пол, или в палубу, как ее называл муж.