Признание шефа разведки - [59]

В пятницу 10 июля Споркин позвонил в редакцию «Вашингтон пост». Дело в том, что месяц тому назад репортер этой газеты Патрик Тайлер и я (то есть автор этой книги Вудворд. — Перев.) получили все шестнадцать пленок с записью высказываний Хьюджела и намеревались использовать их как возможную фабулу для рассказа или повести. Споркин сказал, что он хочет прослушать пленки. Мы (Тайлер и Вудворд. — Перев.) сочли это преждевременным. Споркин предложил свою помощь, добавив, что если кто-то в ЦРУ сделал что-то не так, то он и Кейси должны это знать. В конце концов мы пришли к соглашению, что Споркин может приехать и прослушать пленки, если он привезет с собой Хьюджела, у которого мы хотели взять интервью.

Через несколько часов в тот же день около 15 человек собрались в комнате редколлегии «Вашингтон пост»: Споркин, Хьюджел в сопровождении нескольких личных адвокатов, включая Джуда Беста, вашингтонского адвоката, представлявшего в свое время интересы вице-президента Спиро Агню; Бенджамин Брэдли, главный редактор «Вашингтон пост», Тайлер и я; два адвоката той же газеты, эксперты по ценным бумагам и еще четыре редактора газеты.

— Я приехал сюда, чтобы узнать, в чем дело, черт возьми, — сказал Споркин и добавил, что он представляет только ЦРУ, а не лично Хьюджела. После этого он откинулся на спинку своего кресла и принял скучающий вид.

Мы задали несколько общих вопросов. Передавал ли Хьюджел когда-либо братьям Макнелл информацию, предназначенную для внутреннего пользования в его компании? Угрожал ли он когда-либо убить одного из адвокатов Макнеллов? Знал ли он, что данные им взаймы одному из братьев деньги предназначались как вклад в фонд их фирмы по ценным бумагам, которая занималась проталкиванием биржевых акций компании Хьюджела на повышение их курса?

Хотя его адвокаты время от времени выражали протест, они все-таки дали Хьюджелу возможность ответить на вопросы, прежде чем будут прослушаны пленки. «Неправда, полная стопроцентная неправда», что он знал о включении данного им займа в фонд фирмы братьев Макнелл. Он отрицал все. «Ответ абсолютно и определенно отрицательный. Нет. Никогда». Он нервно потирал свои большие пухлые руки. Его голос стал прямо-таки медовым, когда он, очевидно в поисках сочувствия у сидящих за столом, стал называть их просто по имени, а не по фамилии. Да, он хотел, чтобы его акции пошли вверх, конечно, он хотел этого. «Если не знаешь, что тебя записывают, то всегда окажешь другому помощь. Это нечестно по отношению ко мне», — добавил он, подняв глаза к потолку.

Споркин прервал его:

— Мне безразлично, сколько я здесь просижу, хоть всю ночь, но если у вас есть пленки с записями, я должен их прослушать. Мне предстоит дать рекомендации директору. Обвинения очень серьезные, — продолжал Споркин, — по крайней мере, некоторые из них. Когда вы говорите о манипуляциях на рынке ценных бумаг, то это очень серьезное обвинение, — сказал он, ударив рукой по столу. — И если есть тому доказательство, я хочу с ним ознакомиться, — закончил он.

Тайлер поставил пленку от 13 декабря 1974 г. с записью беседы, состоявшейся после того, как юрисконсульт Макнеллов пригрозил Хьюджелу судом. Голос Хьюджела раздавался громко и ясно: «И после этого он имеет наглость угрожать мне каким-то вонючим судом, да это так противно мне, меня на рвоту тянет… Какое же дерьмо все это. Ну, пусть этот жалкий недоносок подаст в суд… Это все дерьмо вонючее, Сэм, я этого ублюдка в тюрьму засажу, я убью этого выродка».

Тайлер выключил магнитофон.

— Ну, и что тут комментировать? — застенчиво спросил Хьюджел. — Все как есть.

— Это ваш голос? Вы помните этот разговор?

— Да, — сказал Хьюджел.

— Но вы же раньше говорили, что…

— Очевидно, память изменила мне, — сказал придушенно Хьюджел, храбро идя навстречу противоречию. — А запись — все, как было, — страдальчески сказал он и попросил поставить следующую пленку.

Мы запустили запись, где Хьюджел сказал Тому Макнеллу: «Возьми карандаш и бумагу. Сейчас я продиктую тебе строго конфиденциальный материал, понял?»

Это была длительная запись, опять-таки четкая и понятная. Хьюджел диктовал прогноз цен на акции в долларовом выражении.

— Это информация для внутреннего пользования? — спросили его.

— Я не могу ответить на этот вопрос. Я не буду отвечать. — Хьюджел явно был в замешательстве.

Прокрутили еще несколько пленок. И вновь тот же вопрос: так как все-таки насчет информации для внутреннего пользования?

— Понимаете, вы вернули меня в 1974 г., и единственной причиной, по которой я мог сделать это, является то, что я, как каждый энергичный бизнесмен, хотел похвалить свою компанию, но, понимаете, я гордился тем, что я делал, и это единственная возможная причина. Я — большой энтузиаст, я мог бы…

— Но если вы гордились тем, что делали, то зачем было объявлять свои дела конфиденциальными?

— Да, я сказал «конфиденциальные», как там записано на пленке. Понимаете… А, черт, это просто для того… О, господи, почему записали этот мой разговор?

Хьюджел был почти в отчаянии.

— Ну почему? — снова спросил он, оглядывая комнату. — С какой целью?

Споркин, все еще купающийся в славе самого выдающегося эксперта в стране по операциям с ценными бумагами, сказал, что недостающим элементом во всем этом деле является доказательство того, что Хьюджел получил какую-то выгоду от передачи информации. Этот элемент необходим для установления состава преступления.