Приютки - [46]

И странное дело! Каждая из воспитанниц N-ского приюта, двух его старших отделений, по крайней мере, теснившихся вокруг новенькой, чувствовала непреодолимое, жгучее желание в глубине сильно бьющегося сердечка быть избранной этой обаятельной девочкой, этой барышней с головы до ног, игрой слепого случая попавшей в коричневые стены ремесленного учебного заведения.

— Я! Меня выберите!

— Нет, меня!

«Я бы хотела быть вашей подругой», — казалось, говорили эти восхищенные детские и девичьи глазки. Феничка буквально из себя выходила от волнения.

«Я ее предметом выбрала. Обожать обещалась. Так ужели она подругу себе выберет другую!» — вихрем проносилось в хорошенькой головке юной мечтательницы.

— Она точно переодетая принцесса! — произнесла шепотом Паланя, и ее цыганские глаза, как ножами, врезались в глаза новенькой.

Высокая, вытянувшаяся до смешного за эти четыре года и без того нескладная фигура Вассы так и лезла вперед, вытягивая длинную шею, чтобы обратить на себя внимание «барышни».

Но блестящие глаза «переодетой принцессы» мельком пробежали по ней, задержались на мгновение на хорошеньком личике Любочки Орешкиной… скользнули равнодушно по шаловливо-лукавой мордочке Они Лихаревой… Промелькнули мимо благоразумных глазок Дорушки и внезапно остановились на лице Дуни. Дуня густо покраснела под взглядом красивых и бойких глаз новенькой.

— Как тебя зовут? — услышала она неожиданно у своего уха звонкий, металлический голос.

И едва сумела принудить себя ответить чуть слышно, назвав свое имя.

— Ты мне нравишься, Дуня! — проговорила тем же уверенным голосом новенькая и жестом владетельной принцессы опустила ей руку на плечо.

— Дуняша, счастливица! — прошептала завистливо Феничка.

— Есть чему завидовать! — засмеялась искренне Оня Лихарева. — Наша Дуня тихоня, святая! А эта новенькая — боец, видать по всему. На ней верхом станет ездить, на Дуне! Ей-богу!

— Правда! Правда! — подхватила Васса.

— Бог с ней, с такой дружбой! Не ровни они! — пробурчала Паланя, и цыганские глаза ее сердито сверкнули.

Новенькая рассмеялась снова. И так заразительно весело, что все лица невольно при первом же звуке этого смеха растянулись в улыбке. Дорушка зашептала на ухо Дуне:

— Ты… ничего… ты не бойся, Дуняша! Я тебя в обиду не дам.

— А кто же ее обижать намерен? — внезапно делаясь серьезной, произнесла новенькая. — Ее обижать не за что! Смотрите, какое у нее открытое, честное лицо! Какие добрые глаза! — И она осторожно, двумя пальцами подняла за подбородок заалевшее личико Дуни.

Непонятная самой Дуне радость разлилась по ее лицу… Сердечко забилось шибко-шибко. Хотелось броситься на шею этой «прелестной» барышне-новенькой и крепко расцеловать ее в розовые щечки.

— Румянцева! — послышался в эту минуту громкий призывный голос Павлы Артемьевны, неожиданно появившейся в зале.

Новенькая повернула было в пол-оборота свою отягощенную темными кудрями головку и тотчас же, как бы не замечая воспитательницы, обратилась к Дуне:

— Так мы будем друзьями с тобою?

— Да, — прошептала Дуня, — и Дорушка тоже, — прибавила она тихо.

— Кто это Дорушка? — нахмурила свои гордые бровки новенькая.

— Вот она! — И Дуня вытащила вперед Дорушку. — Мы с нею уже четыре года дружим! — произнесла она смущенно.

— Ладно! Все трое друзьями будем! — усмехнулась «барышня», пристальным, зорким взглядом обдав Дорушку с головы до ног.

— Румянцева! — снова настойчиво и громко прокричал резкий голос Павлы Артемьевны.

И быстрыми шагами подойдя к кругу, она, сердито нахмурившись, заговорила, обращаясь к новенькой:

— Что ж ты? Тебя зовут. Отчего ты не откликаешься?

Изящная фигурка барышни повернулась в сторону надзирательницы.

— Меня зовут Наташа, — твердо отчеканивая каждое слово, произнес металлический голосок, — Наташа Румянцева. Так ведь, кажется, у вас называют в приюте? Я не откликалась вам, думая, что фамилию Румянцевых может носить еще кто-нибудь из воспитанниц, а Наташа Румянцева — я одна! — с неуловимо гордым оттенком в голосе заключила девочка.

В первую секунду глаза Павлы Артемьевны расширились и стали совсем круглыми, как у птицы, а губы побелели от гнева.

Она с минуту смотрела в самые глаза новенькой, глаза, отвечавшие ей невинным, ясным и невозмутимым взглядом, в то время как у самой надзирательницы багровый румянец то и дело все приливал и приливал к лицу.

Тонкая, едва уловимая усмешка заиграла на губах Наташи Румянцевой.

И вот буря разразилась внезапно…

— Ступай переодеваться… Сию минуту… Нечего щеголять как барышня!.. — закричала Павла Артемьевна, поймав, очевидно, эту тонкую, едва уловимую усмешечку. — Марш! Серое платье и холстинковый передник… Живо… И помни: здесь надо оставить твои манеры барышни… Здесь этого не потерпит никто!

И схватив за руку новенькую, Павла Артемьевна резким движением вывела ее из круга и слегка подтолкнула по направлению дверей.

На прелестном ярком личике Наташи не было ни тени протеста или неудовольствия.

Но черные глаза ее тихо смеялись, насмешливо сверкая под стрелами длинных ресниц.

Глава третья

Весенняя ночь тихо спустилась над коричневым домом. Крепко спит под ее прозрачной дымкой ремесленный приют. Спят воспитанницы, надзирательницы, рыжая нянька Варварушка, спят другие служанки… Все тихо, безмятежно заснуло, пользуясь наступившей тишиной…