Приют Одиннадцати - [5]

— Не переживайте вы так.

— Да я, собственно… — растерялся эскулап, но Манфред не дал ему договорить.

— Память моя не восстановилась, герр доктор. Полчаса назад у меня был посетитель… Школьный приятель. Он обо всем и рассказал. Так что…

— Странно. Дежурная сестра сообщает мне обо всех посетителях. Должна сообщать, по крайней мере. Чёрт знает что… Когда, вы говорите? Посетитель когда был?

— С полчаса назад примерно. Как раз сестра мне и сообщила. У неё и спросите. Худая такая… Она при мне связывалась с регистратурой. Так что там насчёт выписки, герр Хейтель? Могу я получить обратно свои вещи? Я хотел бы сегодня же покинуть клинику, а рассчитаться могу прямо сейчас.

— Мне кажется, что вам лучше остаться до завтрашнего утра. А там посмотрим. Об оплате не переживайте. Земельный комитет и транспортники взяли на себя все расходы. Вина водителя, так что платы не нужно.

— Довольно любезно с их стороны.

* * *

Доктор Хейтель вышел из палаты и спустился на первый этаж. Прошёл к прозрачной стойке регистратуры. Вид у него был достаточно грозный, поэтому молоденькая сестра, ещё издали заметив доктора, поднялась со стула. Подойдя ближе, Хейтель обрушил на несчастную накопившееся раздражение.

— Где дежурная сестра? Вы же знаете правила! Какого дьявола вы тут все делаете?! Почему не доложили о посетителе в двести сороковую? Я вас спрашиваю!

Девушка залилась румянцем и показала рукой куда-то за спину доктора. Хейтель развернулся. В их сторону шла та самая сестра, которая днём сообщила Манфреду о посетителе. Держалась она при этом невозмутимо и самоуверенно. Эта самоуверенность особенно раздражала Хейтеля. Но на этот раз это ей с рук не сойдёт. Он открыл было рот, чтобы повторить свою тираду, но сестра его опередила.

— Я не успела вам сообщить, доктор. Посетитель только что поднялся наверх. Я пыталась найти вас, а потом мне нужно было в ординаторскую и в сто двадцать седьмую…

— Как это — только что? Какой посетитель?

— Из полицейского управления. Минут пять назад. Пришёл, показал удостоверение… Пациентом, мол, полиция интересуется.

— Полиция? А тот? Тот, который днём приходил? О нём почему не доложили?

— Днём никого не было, доктор.

Дежурная сестра перегнулась через стойку и взяла журнал регистрации. Пролистала несколько страниц и, остановившись на одной, показала запись Хейтелю. Доктор уставился на строчки поверх очков. Сестра ещё раз переспросила врача:

— В котором часу? Днём, вы говорите? Не было никого в двести сороковую… Вот, посмотрите.

— Чёрт знает что такое! — в сердцах бросил доктор Хейтель, развернулся и направился по коридору.

* * *

Полицейский поднялся в лифте на третий этаж клиники, вышел в фойе и прислушался. Вечерний обход уже закончился, поэтому никого из персонала на верхних этажах, скорее всего, не было.

Мужчина медленно пошёл по коридору, рассматривая таблички на дверях и стараясь ступать как можно тише. Остановился перед закрытой дверью с надписью «Ординаторская», достал из кармана связку отмычек и меньше минуты возился с замком. Когда механизм замка сработал, полицейский спрятал связку в карман и скрылся за дверью. Включил свет, осмотрелся и удовлетворённо хмыкнул. Всё, что ему необходимо, находится здесь, в этой комнате.

Полицейский открыл стеклянный шкаф и достал с полки металлический судок. Вытащил из кармана небольшую склянку с жидкостью, встряхнул. Прищурившись, посмотрел через неё на потолочный светильник. Освободив от упаковки одноразовый шприц, мужчина набрал в него жидкость из склянки и положил в судок.

Полицейскую фуражку и китель он поменял на зелёный врачебный халат и такого же цвета шапочку. Взял в руки судок, вышел в коридор и направился к палате под номером двести сорок.

Глава 2

СССР, Северный Кавказ, Пятигорск. Сентябрь 1939 года.

Анна с самого утра почувствовала лёгкое недомогание. Отказалась от завтрака, в обед поклевала немного, а к вечеру её рвало. Появившиеся ещё год назад симптомы то затихали, то с новой силой скручивали в агонии её исхудавшее тело.

— Прямо не рвота, а гуща кофейная, — полушёпотом сказала Зинаида.

Старушка дотронулась рябой рукой до плеча зятя. Тот сидел за столом, как был, — в форме. Даже не переоделся с дороги.

Облокотился на стол и спрятал лицо в ладони. Видать, слёзы скрывал, только плечи слегка подрагивали. Любил Анну. Четвёртый год как женат, а всё одно — ни дня без неё прожить не мог. И она перед ним, как барвинок, стелилась, да вот только не оказалась такой же живучей.

— Может, за фельдшером послать? — тихо спросила тёща, хотя и знала, что это бесполезно.

Все предыдущие разы тот шумно входил, кидал куда попало своё драповое пальто, смеялся, говорил, что ничего страшного, мол, всё проходит, пройдёт и это. Не прошло. Становилось всё хуже и страшнее. Анна чахла, кожа её сделалась жёлто-синюшной, как у курицы, а вокруг глаз как будто синильником вымазано. Алексей и в Москву, и в Ригу её возил осенью, да всё без толку. Ничего не помогало. Иной раз полегчает Анне, так вся родня сразу вспоминает слова местного фельдшера Козлова. «Пройдёт и это», — говорили друг другу. Может, и вправду пройдёт? Порою слова обладают удивительной способностью. Они успокаивают и лечат. Но только в том случае, если человек сам верит в их силу. Если же веры нет, то дела идут всё хуже и хуже, и те же самые слова, что окрыляли и давали надежду, начинают раздражать. Последние месяцы никто в семье уже не пытался приободрить Анну, да и ей самой не хотелось слушать пускай и сладкую, но ложь. Всё чаще она оставалась один на один со своей болезнью.