Приводя дела в порядок - [12]

– Надя-я! Дай-мне-под-задницу! – кричит дед, и бабушка, смеясь, выносит из хаты специальную подушечку. Раны у деда давно зажили, и нога исправно гнется, но на твердом сидеть по-прежнему тяжело. Зато с подушкой он комфортно устроится на тяжелом, как пень, «уличном» табурете.

«Уличный» табурет – как цепной пес. В станице он никогда не допускается в дом. В дождь и в зной он живет во дворе, спасаясь от непогоды дважды в год педантично подновляемым слоем масляной краски. Сейчас табурет изумрудно-зеленый, в цвет перекрашенного в мае забора. В декабре дед подновит истоптанные за сезон закруток полы на кухне, и табурет станет сочно-коричневым. На селе все зависит от сезона.

Дед снимает с навеса добрый десяток щитов с сушкой и устраивается рядом с нами переворачивать сухофрукты. Для того чтобы каждая долька яблока, каждая половинка абрикоса или сливы вывялилась равномерно, не загнила и не забродила, сушку нужно ежедневно переворачивать. По одной. Аккуратно укладывая рядами, чтобы всем фруктам в равной мере доставалось солнца. Перед вечерней росой или в случае дождя щиты с сушкой убираются под навес. После рассвета опять ставятся на солнце. И так – все лето. Потому что едва вывяливается одна партия фруктов, назревает другая, третья, четвертая. К осени «в сарайке» под потолком висят огромные сетки – с «куркой», с черносливом, с яблоками и грушами. Это будут компоты-узвары и пироги, пироги, пироги.

Но это – осенью. А пока – горе горькое – нужно все переворачивать, вместо того чтобы стрелять из лука по курам.

Соседские курицы – наша с братом законная незаконная добыча. Сосед Вовка плохо содержит свой птичник. Куры выбираются из него сквозь дырки в сетке и проникают на наш огород. Клюют виноград и помидоры – подвязанные к шпалерам розовые «богатыри», которые родят только у деда. Дед гневается. Кричит курам «кыш», с нашей помощью их ловит, перебрасывает через сетку в Вовкин дырявый птичник и грозит следующий раз свернуть разбойницам шеи.

Вовка (на самом деле мужик лет пятидесяти – длинный, усушенный солнцем, что наша «курка») искренне кается:

– Недоглядел, Иван Евлампиевич!.. – но дыры в сетке курятника не заделывает, а всего лишь прикрывает фанерками. И через день все повторяется.

Мы не можем простить Вовке дедовы огорчения. Поэтому охотимся на диких (домашние же в птичнике сидят!) соседских кур с луком.

Мы намерены уничтожить всех кур, не понимающих, где Вовкина земля, а где – дедушкина. Наши стрелы снабжены наконечниками из отточенных гвоздей. Сидя в засаде на ветке ореха над самыми помидорами, мы всерьез жалеем, что у нас нет яда кураре – смазать жала стрел.

Почему-то предполагая, что грозный дед может запретить нам священную войну за родной огород, мы охотимся, только когда дед уходит вздремнуть. Поэтому сейчас с удвоенным энтузиазмом переворачиваем сушку. Дед искренне радуется нашей помощи и… снимает с навеса еще пару поддонов.

– Деда, эта, наверное, уже готова! – пытаюсь схитрить я. Но деда с намеченного пути не сбить. О чем говорить, если, засаливая сало, он кладет в него листок с указанием дня засола и сроком возможного употребления в пищу. А вымачивая соленую рыбу, заводит будильник, чтобы не пропустить положенный по технологии срок.

Так что переворачивать приходится все. А одна курица уже шастает по винограднику, и дед прогонит ее, если увидит. Плакала тогда наша охота. Побивая все рекорды, мы приводим щиты с сушкой в требуемый вид и едва не силой загоняем деда в хату.

– Надя, мальчики мне так помогли! – слышим мы голос дедушки из кухни. – Пойду я прилягу. А «Известия» уже принесли?..

Вскоре в окошке перестает маячить и бабушка – не все же ей стряпать для нас, оглоедов.

Наконец краснокожие могут выйти на тропу войны.

* * *

…Мы крадемся по саду с луками, сделанными из тополиных веток, сжимая стрелы из тополиных прутьев. Через год у меня будет лук в мой рост из выпаренной, высушенной и укрепленной костным клеем лещины. Появятся струганые оперенные метровые стрелы в палец. Через два года луки уступят место самодельным «воздушкам» из велосипедных насосов. Через четыре года любимым оружием массового поражения станут гитара и классический «тяжелый пацифик на хорошем ремне». Но пока мы крадемся с луками, стреляющими от силы метров на десять.

Брат младше меня на полтора года. Надо ли объяснять, что я – командир? Во всяком случае, план охоты на курицу разработан мною, и брату приходится его принять. Сам бы он действовал иначе, но сегодня мы – индейцы, а про них я знаю больше.

Вообще-то у нас с братом баланс. Он – восхитительно тонок, я – умилительно упитан. Я почти брюнет, он – почти блондин (с возрастом мы стали одинаково сивыми). Я сильнее, он быстрее. Я способен концентрироваться и преодолевать трудности. Он – предусматривать их и обходить. У меня, городского, шире эрудиция, у него, станичного, богаче жизненный опыт. Я знаю, как сделать настоящий индейский лук (вот только сухожилий с хребта бизона не хватает) и по падению перышка рассчитать поправку на ветер. Он делает рогатки-пращи (из ветки сирени, бинт-резины и куска кожи) и с двадцати шагов «по карте промаха не даст». А я – дам.