"Привлеченная к дознанию..." - [81]
В комнате, оклеенной дешевенькими бесцветными обоями, застыла тишина. Лишь слышится молодой женский голос да преувеличенно громко тикают ходики с чугунными гирями-шишками.
— «...Если бы собрать всю кровь и слезы, пролитые по вине правительства лишь с октября, оно утонуло бы в них, товарищи! Но с особой ненавистью царское правительство обрушивается на рабочий класс...»
Землячка обвела близорукими глазами сидящих рабочих. Вот Епифанов, хозяин явочной квартиры, с открытым лицом и чуть раскосыми черными глазами. Свои большие натруженные руки с короткими пальцами он положил на стол. Землячка заметила, как при чтении они сжимались в кулаки. Рядом с ним Костя Большой. Его тонкие нервные руки с чуть искривленными указательными пальцами скорее напоминают руки музыканта, чем наборщика. Он зажал папиросу, стесняется закурить, щадя Землячку. Она плохо переносит дым, как все больные туберкулезом, и Десятников это знает. Обычно улыбчивые и смешливые глаза смотрят с редкостной серьезностью. Чуть ссутулясь, сидит Адамович, положив руки с переплетенными пальцами между колен. В организации он появился недавно, но боевиком стал заметным. Широкие плечи его плотно облегает сатиновая косоворотка в синий горошек. Время от времени он приглаживает густые вьющиеся волосы. Тут же пристроился и Савельев. Морщины набегают на большой лоб, и кустики нависших русых бровей сдвигаются. Землячка смотрит на этих людей и понимает, что всех их, таких разных, роднит одно великое дело — служение людям.
В низкой комнатенке тесно. Савельев бросил недокуренную папиросу и погасил ее ногой. Самовар все так же весело и бурливо шумел, пахло дымком.
— Розалия Самойловна, а знаете, что сегодня приключилось... — прерывает ее раздумья Десятников, хитро подмигнув товарищам. — Газету-то...
— Да, да. Расскажите, Костя, как печатали первый номер. — Она снимает пенсне и вглядывается в его смеющееся лицо близорукими глазами.
Десятников покраснел от удовольствия. Ему и самому хотелось все рассказать, да как-то стеснялся....
— А дело было так: захватили наши дружинники типографию. Расставили ребят у всех дверей — и сразу же в наборный цех. Спешим, литеры так и постукивают. Только закончили набор — смотрим, хозяин пожаловал. Сам господин Сытин. Вошел через парадный подъезд. Важный такой. Шапка бобровая, да и на воротнике бобер серебром отливает. А в парадном дружинники — наши да и от Кушнарова. Шапку никто ломать не стал, попросили пройти в кабинет. Хозяин бросил сердитый взгляд, но ничего не сказал. Ну, я пошел его проводить. Кабинет большущий. Туда уже загнали всех, кто ненароком пришел в типографию. В низком креслице сын Сытина. Такая на нем немудрящая тужурка, а в руках, как всегда, книга. В мягких креслах развалились директора. И среди них этот Фролов, с птичьим лицом. Тьфу... Не люблю я его, грешным делом, хоть он везде и кричит, что вышел из рабочих... Только я вот никак в директора не выйду. — И Костя рассмеялся.
Савельев тоже захохотал, ямочка на подбородке стала заметнее. Потом безнадежно махнул рукой: Костя, мол, неизлечим.
— Смотрю, значит, — продолжал Костя, кашлянув в платок и вытирая им губы, — дальше что будет... На середине кабинета стоит стол на львиных лапах. На столе чернильница с бронзовым шаром и телефон. Около телефона дружинник с маузером. Здоровый парень из типографии Кушнарова. К Сытину подбежал Фролов; щеки у него в красных пятнах и дрожат.
«Иван Дмитриевич, что же происходит в типографии? — запищал он, как комар. — Машины стоят, по лестницам снуют какие-то парни с револьверами. Нас, администрацию, никуда не выпускают».
«Это ты должен мне объяснить, — зло и устало обрывает его Сытин. — Ты ведь директор...»
«Сегодня начинается всеобщая забастовка, отец, — говорит сытинский сынок, а сам все книжечку-то поглаживает. — У Кушнарова уже бастуют...»
«Дожили.. Опять бастуем, — вспылил Фролов и принялся маленькими шажками бегать по ковру. — Деньги прибавили, рабочий день сократили... Нет, все им мало... Полицию!» — кричит он визгливо — и к телефону.
Дружинник грозно посмотрел на него и положил руку на трубку. Фролов плюнул и свалился на диван под портретом Екатерины Второй. Пальцами барабанит по подлокотнику — успокоиться не может, а Сытин задумчиво подошел к окну и смотрит на улицу.
«Долго мы так будем сидеть?» — не терпится Фролову.
«Пока они газету не напечатают», — все так же спокойно отвечает Сытин-младший и опять листает книжку.
Костя Большой вновь приложил платок к губам и надрывно закашлялся. Епифанов налил в чашку воды и протянул ему. Маленькими глотками Десятников отпил воду, и Землячка опять услышала его приглушенный голос:
— «Нельзя разрешать в нашей типографии печатать газету, — опять петухом поднялся Фролов. — Раньше лишь шрифт воровали. Теперь и типографию захватили. Дожили...» — А рука его опять за трубочку телефонную берется.
И опять на дружинника нарвался. Парень попался крепкий. Фролов сверкнул глазами да на диван... Рядом с кабинетом контора. Слышу: там крик, шум, гвалт. Выбежали мы с Сытиным. Гляжу: дружинники держат за воротник молодого парня. Одет чисто, не по-рабочему, в контору пришел как заказчик, а сам, сволочь, хотел казаков вызвать. Пронюхал, что газету печатаем. Он — за аппарат, а тут его дружинники и сцапали... Братан мой, уж как водится, там крутится. Ну и опознал его. «Шпик, шпик!» — зашумели разом. Взяли да и сфотографировали, потом карточки раздадут рабочим — пусть знают гадину... А шпика потащили в ротацию. Газету уже отпечатали, и в цехе лишь бумага разбросана. Валики из машины вынуты, печатники их бензином промывают. Дружинники газеты под пальто распихивают, а некоторые и за голенища прячут. Готовятся, значит, разносить...
