Привет, Галарно! - [19]

Для непринужденной дружеской встречи это было то, что надо. Еще до того, как нам принесли фондю, Жак заказал две бутылки вина. Пока я списывал напечатанный на салфетке рецепт приготовления фондю, Жак начал клеиться к Маризе. Даже прижимался к ней коленкой. Если честно, мне это было неприятно, но к тому моменту я уже здорово набрался, так что не протестовал. Вообще, чем больше я пью, тем больше окружающее мне по барабану. Я начинаю вести себя, как Мартир: мое лицо не выражает ровным счетом ничего, только время от времени начинается нервный тик, и дергается глаз, ощущение такое, что нужно смахнуть с века соринку или вдруг яркий свет слепит. В кино они продолжали обжиматься, словно школьники. Видно было, что Мариза вот-вот с ним поцелуется, но я это пресек, положив руку: «Мол, перестань! Посмотри лучше на экран».

Я уже и не помню, что это был за фильм, что-то шпионское с невероятными трюками. Но что меня доконало, так это newsreel[45]: солдаты, расстреливавшие беззащитных прохожих. Они падали от пуль на наших глазах. Это были реальные люди, которых взаправду убивали на экране. Действие происходило в Конго. У меня мороз побежал по коже, не надо было мне настаивать на том, чтобы остаться на просмотр новостей после фильма. Я дрожал до самого дома, возможно из-за расстрелов, а может, потому, что Жак не хотел поднять крышу своего кабриолета. Я от этого вмиг протрезвел. Они оба явно расстроились, когда перед тем, как разойтись, я предложил им выпить кофе. К этому моменту было уже ясно, что Мариза созрела, чтобы броситься в объятия Жака.

—Ты уверен, что не хочешь спать, Франсуа?

—У тебя усталый вид, глаза слипаются. Доктор сказал...

—Нет, мне не хочется спать, особенно когда я вижу, пусть это даже кино, как погибают люди. А вам от этого как? Ничего?

—Ну, знаешь, Конго все же далеко...

—Ну да. Сан-Франциско тоже не близко, но там умирают в уличных стычках негры. Или вот Вьетнам. Видел в «Лайф» сожженные тела детей? У меня это как-то застревает в мозгах. Я вижу их глаза, Жак, понимаешь, глаза. А ты, Мариза, видела их глаза?

—Ты что-то и впрямь невесел.

—Нуда! Все было так вкусно, и фондю, и твое вино. А теперь, хиляй отсюда, понял? Пока я тебе не проломил твой поганый котелок, сти...

—Франсуа...

—А ты заткнись и иди спать. Короче, вали, видеть тебя не могу...

—Да он просто пьян.

—Не больше вашего. Просто я все думаю. Это вы мне сказали: «Пиши, Галарно, это будет так клево, нам так не терпится прочитать. Сочинительство тебя отвлечет, а я исправлю твои ошибки». Но так не пойдет, Жак, понимаешь? Я не каждый день скребу перышком. И не кисну часами над этой проклятой тетрадкой только ради того, чтобы вас порадовать, сти! Хватит вам со мной сюсюкать, мне это уже во где! Здорово придумали: Франсуа мается от скуки, вот мы его и займем. И что, по-твоему, со мною происходит, а? Я, как какой-нибудь африканец, провожу целые дни подряд в воспоминаниях: потом смотрю перед собой и вокруг... А ты знаешь, что я нижу вокруг себя, Жак? Подлость, а еще эгоизм и себялюбие...

—Себялюбие, говоришь?

—Я тебя ни о чем не просил. Вокруг одни сволочи. Слушайте меня, я еще не закончил, вам неприятно слышать, что мы все точно такие же сволочи? С пухлыми животами, набитыми фондю, в то время как миллионы нам подобных натурально дохнут с голода, ты понимаешь, Мариза? О, мы можем быть довольны собой! Вот ты, Жак. Чем ты занят? Выборы на носу, ты и прикидываешься идиотом, строчишь им речи: двести баксов — текст. Тебе и не важно, для какой партии. Ты лижешь задницу министрам, заискиваешь перед англичанами. Как же! Хорошо организованная добродетель начинается с себя. Дети мои, знайте: мы таки дурно выглядим, мы прескверно выглядим, это говорю вам я, Франсуа Галарно. Мы, видите ли, высшее общество, ха! Да у нас у всех жалкий вид, мы все — паразиты, заезжие туристы в своей собственной стране. Мне нужно было бы стать миссионером и дать себя сожрать людоеду. Хоть бы один мной насытился, а потом бы утерся моей сутаной вместо салфетки. Вы улыбаетесь? Смешно, да? Это все, что мы умеем, в смысле отпускать шутки. Лишь бы не вспоминать, что мы дрянные душонки. Ладно, хватит, проваливайте, я уже видеть вас не могу. Я и себя-то видеть не могу Никогда еще я не был так зол, простите, мне спать пора.

Я повернулся к ним спиной и пошел. Слышно было, как Мариза сказала вслед: «До свидания, пока». А потом «крайслер» скрылся в ночи Он сигналил так, что можно было подумать, будто это орал ребёнок.

У

В детстве мы были счастливы, чисты и наивны, к тому же трос мальчишек запросто образуют хоккейную тройку. Так и было. Артур посередине, я — на левом фланге, Жак — на правом. И мы, три брата — Галарно, хотите верьте, хотите нет, были всегда вместе. В смысле мы повсюду были заодно, против тех, кому не нравился наш образ жизни или кто стыдливо избегал нас из-за папы. Дети нотариуса прозвали маму «летучая мышь из квартала red-light[46]», наверное, потому, что она только и жила ночью. Мы отнеслись к ному на полном серьезе и построили шалаш из веток на старом дубе: это был наш вампирский штаб. Нас было трое плюс двое китайчат: Питер и Сьюзен О'Мэйли. Их папа работал в типографии за дровяным складом торговца Дау. Они приносили нам разноцветную бумагу, мы делали из нее деньги, билеты на поезд, автобусные проездные и членские карточки.