Привет, Джули! - [9]

Картины у папы хорошие, но мне всегда было немного жаль, что ему приходится рисовать такую красоту на нашем заднем дворе, далеком от живописности. Он никогда особенно не был похож на нормальный двор, и когда я начала разводить цыплят, лучше не стало.

Но когда папа рисует, он ничего этого не замечает. Да он, по-моему, и на фотографии особенно не смотрит. Тут что-то совсем другое. У него иногда бывает такой взгляд, будто он видит нечто, неподвластное обычным людям. И его большие мозолистые руки так липко управляются с крошечной кисточкой, что возникает ощущение, словно они подчиняются какой-то почти сверхъестественной силе.

Когда я была маленькой, папа разрешал мне сидеть, на крыльце рядом с ним, если я вела себя тихо. Сперва мне было очень трудно усидеть на месте, но вскоре я заметила, что через пять-десять минут тишины он начинал говорить.

Благодаря этому я многому научилась у отца. Он рассказал мне массу историй из своего детства н много чего еще — как он получил свою первую работу и как хотел закончить колледж.

Когда я подросла, он по-прежнему много рассказывал о себе, но стал задавать и мне вопросы. Что мы проходим в школе? Какую книгу я сейчас читаю? Что я думаю о том или о другом.

И вот однажды он очень удивил меня вопросом о Брайсе. Почему я так помешалась на Брайсе?

Я рассказала папе о его глазах и волосах и о том, как краснеют его щеки, но не думаю, что мой ответ прозвучал убедительно, поскольку папа покачал головой и мягко сказал, что мне пора научиться видеть весь пейзаж целиком.

Я не очень-то поняла, что он имел в виду, но мне захотелось с ним поспорить. Разве может он понять мои чувства к Брайсу? Он ведь его совсем не знает!

Но место было не подходящим. В конце концов, мы были не в лесу, а на нашем заднем дворе.

Мы немного помолчали, потом папа поцеловал меня в лоб и сказал:

— Правильный свет — это главное, Джулианна.

Правильный свет? О чем он говорит? Попросить разъяснений я не решилась. Я побоялась, что раз ничего не поняла, он решит, что я еще слишком мала. Почему-то мне казалось, что я и так должна была все понять.

Потом папа говорил не о чем-то конкретном, а о своих идеях. И чем взрослее я становилась, тем более философскими становились наши беседы. Не знаю, стала ли философия со временем больше его занимать, или просто он думал, что я уже вполне в состоянии понимать такие вещи.

Большая часть того, о чем папа говорил, просто пролетала мимо меня, но бывало и такое, что я вдруг как бы просыпалась и абсолютно точно улавливала его мысли.

— Картина — гораздо большее, чем просто сумма своих составляющих, — говорил мне папа, а потом принимался объяснять, что корова — это просто корова, луг — это просто трава и цветы, пробивающееся сквозь ветви деревьев солнце — это просто пучок света, но стоит сложить все вместе, получается волшебство.

Я понимала, о чем он говорит, но никогда этого не чувствовала, пока впервые не влезла на платан.

Казалось, это дерево росло на холме целую вечность. Это был большой пустырь, и летом там можно было отлично скрываться от жары, а весной в ветках дерева гнездились птицы. А еще платан заменял нам горку. Его ствол был так закручен по спирали, что по нему можно было отлично скатываться. Мама говорила мне, что это дерево когда-то было очень сильно повреждено бурей, но оно выжило, и сейчас, сотню лет спустя, оно по-прежнему здесь, самое большое дерево, какое она видела за всю свою казнь. «Памятник выносливости», так она его наливала.

Я всегда играла на дереве, но ни разу высоко не выбиралась. Впервые это случилось, когда я училась в пятом классе, тогда мне пришлось спасать воздушного змея, застрявшего в верхних ветках. Сначала я увидела, как змей парит в воздухе, а потом он вдруг исчез где-то в районе холма платана.

Я и сама запускала змеев и знала — иногда они теряются навсегда, а иногда просто дожидаются где-то поблизости, пока ты спасешь их. У меня случалось и так, и этак. И если змея можно спасти, это стоит сделать.

С этим змеем мне повезло. В нем не было ничего особенного, просто классический ромб с голубыми и желтыми полосками. Но он летал так плавно и красиво, что мне захотелось его спасти.

Так что мы с Чэмпом побежали по Колльер-стрит, чтобы найти место, где упал змей, и вдруг Чэмп принялся лаять на платан. Я посмотрела вверх и тоже увидела змея, его голубые и желтые полоски сверкали в ветвях.

Лезть пришлось долго, но я была уверена — это того стоит. Чэмп присматривал за мной снизу, подстегивая своим лаем, и вскоре я уже была так высоко, как еще ни разу не забиралась. Но змей все еще был очень далеко.

Глянув вниз, я заметила подошедшего Брайса.

И по тому, как он смотрел вверх, я сразу же поняла, — это был его змей.

Какая удача, какая удача, что появился этот змей!

Ты сможешь туда забраться? — крикнул мне Брайс.

— Конечно! — ответила я.

И продолжала лезть.

Ветки были толстые, и их было так много, что влезть на самый верх не составило никакого труда. И чем выше я забиралась, тем больше зачаровывал меня открывающийся вид. Я в жизни не видела ничего подобного! Как будто я летела на самолете над крышами, над всеми остальными деревьями. Над всем миром!