Привенчанная цесаревна. Анна Петровна - [35]
— Государь, сам посуди, так оно было или не так, только книжечку эту уже несколько раз печатать принимались — спрос на неё велик больно. А теперь делать-то уж и нечего.
— Во первых статьях компанию вокруг царевича разогнать. А с сочинением-то этим... Фридриху королю и королю саксонскому отписать придётся, чтобы в своих землях язву эту пресекли. И объяснить посланникам нашим: дело, мол, деликатное, но неотложное. Иначе, мол, досада будет государю Петру, и коли дружить с ним хотят, сами бы средства для пресечения изыскали. И барона Гюйсена ко мне немедля пригласить. Видел я его недавно, поди, ещё уехать не успел. С ним посоветоваться надобно.
— Барон Гюйсен, ваше величество.
— Видишь, барон, сам не знал, что так скоро мне запонадобишься.
— Я весь к вашим услугам, государь.
— Книжечку Нейгебауэра видал?
— К величайшему моему сожалению, ваше величество.
— Сожалеть уже нечего. Обезвредить мне её по возможности надо. Люди учёные, офицеры, солдаты опытные державе нужны, а кто после такого пасквиля сюда поедет. Охотников не найдётся.
— Не так всё плохо обстоит, ваше величество. Европа полна подобных взаимных пасквилей...
— Значит, и средства какие против них есть?
— Есть, конечно, ваше величество. Едва ли не лучшее — издать опровержение на положения господина Нейгебауэра. Обвинить его во лжи и клевете. Раскрыть неприглядные стороны его собственной жизни в России. Это может быть пьянство, распутная жизнь, воровство, в конце концов. О, не смотрите на меня так, государь, всякое действие рождает противодействие. Такова жизнь, нравится нам это или нет.
— А где же охотника книжку такую сочинить найти?
— Его не надо искать, ваше величество, он перед вами.
— Возьмёшься, барон?
— Почему же нет? Я состою на службе у вас, государь. Но если хотите большого успеха в нашем предприятии, следует выпустить ещё одно сочинение — в поддержку.
— Кого же возьмёшь себе в поддержку?
— Опять-таки самого себя, ваше величество. Одно сочинение может выйти под моим собственным именем, второе — под вымышленным. Это может быть даже вполне реальный человек, которому придётся заплатить за его имя. Как принято во всех цивилизованных странах.
— Никак новости у тебя какие, Варварушка. Раскраснелась вся, сама не своя.
— Да уж не знаю, как и сказать, государыня-царевна. Девки-сороки на хвосте принесли. То ли верить, то ли нет.
— И где ж эти сороки побывать успели?
— Да всего-то, государыня царевна, до Лефортовой слободы съездили — сама ж велела аграманту на шубейку достать, а у нас весь вышел.
— Насчёт аграманту верно, а ещё что.
— Мимо дому Анны Ивановны проходили. Веришь, государыня, таково-то им любопытно показалося: опять у крыльца карета посланникова стоит — ровно привязал её там кто на веки вечные.
— Час-то который был?
— С утра пораньше, государыня, когда добрые люди ещё кофий пьют аль и вовсе в постели нежутся. И кучера, государыня, нету. Видно, в доме давно. Лошадей попонами прикрыл и, поди, чаи гоняет.
— Попонами, говоришь?
— То-то и оно, государыня царевна. И лошади вроде как дремлют, а торбы у них привязаны.
— Ишь ты, прокурат какой, этот граф прусской. То ли чего через Анну Ивановну добиться собирается...
— То ли, государыня царевна, от самой Анны Ивановны чего уже добился.
— А что в прошлый-то раз было?
— Это недели три назад-то? Семён из слободы на ночь глядя ворочался. Позднёхонько. Уж во всех домах свет погасили. А во дворе Анны Ивановны карета посланникова. И тоже без лакеев, без кучера. И в окнах свет.
— Может, гости припозднились.
— Гости, государыня царевна! Когда свет-то не во всех окнах, а в двух только на втором этаже. Семён даже лошадей придержал — присмотреться, в каком бы это покое.
— Сестре-то Дарье говорила?
— А как же, государыня царевна! Любопытно ведь.
— И сегодня тоже?
— Сегодня не успела ещё.
— И не говори. Ни словечка никому не говори, Варварушка. Добра из этого для тебя же первой нипочём не будет. Мне скажешь, пусть промеж нас всё и остаётся.
— Поняла, государыня царевна. Только вот государь...
— Со стороны, хочешь сказать, узнает. Тем хуже для того, кто каким словом подозрительным об Анне Ивановне обмолвится.
— А может, государыня царевна, поразведать побольше? На всякий-то случай. Всякие ведь разговоры ходят, не мне вам пересказывать. Чуть что не царицей иные иноземцы Анну Ивановну видят.
— Да ты что, Варварушка, несёшь без колёс. Как только подумать такое могла!
— Не я подумала — людишки болтают. Слободские. Им на каждый день оно виднее.
— Им виднее, а нам, слава тебе Господи, не видно. Забыла пословицу: от дурной птицы дурные вести. Государь сам разберётся.
— А если поздно будет? А если прознает Пётр Алексеевич, что сведомы мы были разговоров-то слободских, тогда, государыня царевна, как быть? Страшен государь наш во гневе, ой, страшен!
— Пугать-то ты меня не пугай. А дознаться до правды, может, и не мешало бы.
— Ведь нужды нет, государыня царевна, самой-то братца огорчать. Другим ненароком подсказать можно. И государю стыда не будет, и птица дурная в ваш дворец не залетит.
Гоголь дал зарок, что приедет в Москву только будучи знаменитым. Так и случилось. Эта странная, мистическая любовь писателя и города продолжалась до самой смерти Николая Васильевича. Но как мало мы знаем о Москве Гоголя, о людях, с которыми он здесь встречался, о местах, где любил прогуливаться... О том, как его боготворила московская публика, которая несла гроб с телом семь верст на своих плечах до университетской церкви, где его будут отпевать. И о единственной женщине, по-настоящему любившей Гоголя, о женщине, которая так и не смогла пережить смерть великого русского писателя.
Сторожи – древнее название монастырей, что стояли на охране земель Руси. Сторожа – это не только средоточение веры, но и оплот средневекового образования, организатор торговли и ремесел.О двадцати четырех монастырях Москвы, одни из которых безвозвратно утеряны, а другие стоят и поныне – новая книга историка и искусствоведа, известного писателя Нины Молевой.
Дворянские гнезда – их, кажется, невозможно себе представить в современном бурлящем жизнью мегаполисе. Уют небольших, каждая на свой вкус обставленных комнат. Дружеские беседы за чайным столом. Тепло семейных вечеров, согретых человеческими чувствами – не страстями очередных телесериалов. Музицирование – собственное (без музыкальных колонок!). Ночи за книгами, не перелистанными – пережитыми. Конечно же, время для них прошло, но… Но не прошла наша потребность во всем том, что формировало тонкий и пронзительный искренний мир наших предшественников.
Эта книга необычна во всем. В ней совмещены научно-аргументированный каталог, биографии художников и живая история считающейся одной из лучших в Европе частных коллекций искусства XV–XVII веков, дополненной разделами Древнего Египта, Древнего Китая, Греции и Рима. В ткань повествования входят литературные портреты искусствоведов, реставраторов, художников, архитекторов, писателей, общавшихся с собранием на протяжении 150-летней истории.Заложенная в 1860-х годах художником Конторы императорских театров антрепренером И.Е.Гриневым, коллекция и по сей день пополняется его внуком – живописцем русского авангарда Элием Белютиным.
Петр I Зураба Церетели, скандальный памятник «Дети – жертвы пороков взрослых» Михаила Шемякина, «отдыхающий» Шаляпин… Москва меняется каждую минуту. Появляются новые памятники, захватывающие лучшие и ответственнейшие точки Москвы. Решение об их установке принимает Комиссия по монументальному искусству, членом которой является автор книги искусствовед и историк Нина Молева. Количество предложений, поступающих в Комиссию, таково, что Москва вполне могла бы рассчитывать ежегодно на установку 50 памятников.
Книга «Ошибка канцлера» посвящена интересным фактам из жизни выдающегося русского дипломата XVIII века Александра Петровича Бестужева-Рюмина. Его судьба – незаурядного государственного деятеля и ловкого царедворца, химика (вошел в мировую фармакопею) и знатока искусств – неожиданно переплелась с историей единственного в своем роде архитектурногопамятника Москвы – Климентовской церковью, построенной крестником Петра I.Многие факты истории впервые становятся достоянием читателя.Автор книги – Нина Михайловна Молева, историк, искусствовед – хорошо известна широкому кругу читателей по многим прекрасным книгам, посвященным истории России.
«Посиделки на Дмитровке» — сборник секции очерка и публицистики МСЛ. У каждого автора свои творческий почерк, тема, жанр. Здесь и короткие рассказы, и стихи, и записки путешественников в далекие страны, воспоминания о встречах со знаменитыми людьми. Читатель познакомится с именами людей известных, но о которых мало написано. На 1-й стр. обложки: Изразец печной. Великий Устюг. Глина, цветные эмали, глазурь. Конец XVIII в.
В основе данной книги лежат воспоминания подполковника запаса, который в 1967—1969 годах принимал непосредственное участие в становлении уникальной в/ч 46180 — единственной военно-морской части на космодроме Байконур. Описанный период это начальная фаза становления советского ракетного щита, увиденная глазами молодого старшины — вчерашнего мальчишки, грезившего о космосе с самого детства.
В начале 20-го века Мария Эйзлер и Григорий Плоткин связали себя брачными узами. В начале 21-го века их сын Александр Плоткин посмотрел на историю своей семьи ясным и любящим взглядом. В результате появилась эта книга.
Герой Социалистического Труда, лауреат Государственной премии республики Серо Ханзадян в романе «Царица Армянская» повествует о древней Хайасе — Армении второго тысячелетия до н. э., об усилиях армянских правителей объединить разрозненные княжества в единое централизованное государство.
В книгу входят исторические повести, посвященные героическим страницам отечественной истории начиная от подвигов князя Святослава и его верных дружинников до кануна Куликовской битвы.
В Екатеринбургской крепости перемены — обербергамта больше нет, вместо него создано главное заводов правление. Командир уральских и сибирских горных заводов Василий Никитич Татищев постепенно оттесняет немецкую администрацию от руководства. В то же время недовольные гнётом крепостные бегут на волю и объединяются вокруг атамана Макара Юлы. Главный герой повести — арифметический ученик Егор Сунгуров поневоле оказывается в центре событий.