Привенчанная цесаревна. Анна Петровна - [110]
Торопился. По всему было видно, как торопился светлейший. Ни на кого не смотрел. Ни с кем не совещался. Государыню матушку и то не всегда оповещал.
Заметила ему. Удивился: ты что, государыня цесаревна? Забыла, что гостья у нас? Что до венчания твоего недолго, а там и поезжай в свои владения с Богом. Кабы нужна была государыне, поди, её императорское величество тебя в первый черёд за собой поставила. Так нету этого. И не будет! Привыкай с Иоанновнами в одном ряду сидеть — если они согласятся.
Слезами подавилась. А Лизанька хоть бы что. Сама, мол, сестрица, виновата. С такой прытью и до монастыря недалеко. С кончины батюшкиной повзрослела. Посерьёзнела. А на людях виду не подаёт.
Одна надежда с Петром Андреевичем втайности потолковать, хотя и он не то что прежде — опаситься стал.
— Откуда, Пётр Андреевич, племянника-то опять взяли? Пошто? Нет ведь у него сторонников, нет.
— Позволь с тобой, цесаревна, не согласиться. Сторонников у царевича-младшего, может, и нет, а вот у светлейшего их предостаточно. Чтобы от Алексашки избавиться, за младшим царевичем пойдут.
— А мы как же? Мы с Лизанькой?
— Тут, цесаревна, никакого «мы» уже не осталося. Ты — отрезанный ломоть, а вот насчёт Елизаветы Петровны Остерман прямо предложил выдать её замуж за Петра Алексеевича.
— За мальчишку?
— Какая разница. Сегодня мальчишка, завтра в мужика вымахает.
— Так он Лизаньки на шесть лет младше.
— Велико дело. Вон у поляков тридцатилетнего короля на шестидесятилетней королеве женили, и ничего.
— Как ничего? Как же жили они?
— А так и жили: он в Кракове, она в Варшаве. И всё-то у них ладно получалось. Помнится, она его и в глаза не видала. Да и не хотела видеть. Главное — престол в надёжных руках оказался.
— И что же с Лизанькой будет?
— А ничего не будет, цесаревна.
— Уставы церковные не позволят.
— Ой, цесаревна, не смеши старика. Уставы! Благословение у Синода на всё получить можно — была бы монаршья воля. Тут всё куда сложнее: светлейшему такой расклад не по душе пришёлся. Вот он с Венским двором и столковался. По их задумке датский дипломат Вестфален придумал за великого князя дочь Меншикова отдать.
— Которую, Пётр Андреевич? Да и зачем?
— Которую — всё равно. А в таком случае светлейший при двух молодых некоронованным правителем России станет. Уразумела его хитрость-то, цесаревна?
— Погоди, погоди, Пётр Андреевич, дай с мыслями собраться.
— Какие ж тут мысли, Анна Петровна? Гляди-ка, как всё ладно да складно у Александра Данилыча выходит. Преставилась твоя родительница шестого мая.
— На Иова Многострадального. В ночи ещё скончалась. До утра не дожила. Не простились мы с ней. Не благословились.
— Какое уж тут благословение, когда без памяти государыня сколько часов лежала. Хрипела всё. Страшно хрипела. Пена изо рта ключом била. Известно...
— Погоди, погоди, Пётр Андреевич, не говори. Не ровен час кто услышит. Тебе же не поздоровится.
— Твоя правда, цесаревна. Да это так — к слову пришлось. Ты другое вспомни. Седьмого мая читать завещание стали.
— А у батюшки — государь ещё жив был: так торопились.
— Здесь-то никому бояться было нечего. Я о другом. Данилыч при этом объявлен был адмиралом. Мало показалося, так через пять дней сам себя в генералиссимусы произвёл всех сухопутных и морских сил. Сынка Андреевским орденом наградил, обер-камергером назначил.
— И всё до матушкиного погребения.
— А как же. Так Александру Даниловичу под опекой покойной способнее казалося. На девятый день императрицу погребли, и прямо с погребения светлейший нового императора в свой дворец перевёз. Забыла, цесаревна? Ни ходу, ни подходу к новому монарху не стало. Ну, а двадцать пятого мая, сама знаешь, обручение Марии Александровны с государем Петром Алексеевичем состоялось.
— Полно, Пётр Андреевич, полно!
— Сказать хочешь, государыня цесаревна, обручение не твоему чета? Не уважила тебя родная матушка так, как светлейший старшую свою княжну уважил? Верно. Накрадено у светлейшего сверх всякой меры и понятия, потому и обручальные перстни молодым по двадцать тысяч рублёв каждый надели. На руке не удержишь. Прокопович, известно, проповедь произнёс, будто такой ангельской пары на русской земле со дня сотворения мира не бывало. Чад их всех будущих благословил и прославил.
— О Прокоповиче говоришь, Пётр Андреевич. А Федос — от батюшки государя не отходил, все мысли его предугадать умел, а как последнюю волю предал?
— Полно, цесаревна, покойника злом поминать. Эдакой смерти лютой злейшему врагу не пожелаешь: в каменном мешке безысходном, на лютом холоде да в голоде. Он за свои прегрешения уже заплатил.
— Слыхала я, какой штат у государыни невесты необычайный.
— А как же. Двадцать пять придворных, певчих, служителей без малого сотня. Лошадей не перечесть. Вроде бы две дюжины цуговых, что Бирон для покойной государыни императрицы родительницы твоей в Германии отбирал, столько же верховых, да из судов штрахоут, баржа да верейка под её собственным штандартом.
— А сделать с ним ничего нельзя?
Гоголь дал зарок, что приедет в Москву только будучи знаменитым. Так и случилось. Эта странная, мистическая любовь писателя и города продолжалась до самой смерти Николая Васильевича. Но как мало мы знаем о Москве Гоголя, о людях, с которыми он здесь встречался, о местах, где любил прогуливаться... О том, как его боготворила московская публика, которая несла гроб с телом семь верст на своих плечах до университетской церкви, где его будут отпевать. И о единственной женщине, по-настоящему любившей Гоголя, о женщине, которая так и не смогла пережить смерть великого русского писателя.
Сторожи – древнее название монастырей, что стояли на охране земель Руси. Сторожа – это не только средоточение веры, но и оплот средневекового образования, организатор торговли и ремесел.О двадцати четырех монастырях Москвы, одни из которых безвозвратно утеряны, а другие стоят и поныне – новая книга историка и искусствоведа, известного писателя Нины Молевой.
Дворянские гнезда – их, кажется, невозможно себе представить в современном бурлящем жизнью мегаполисе. Уют небольших, каждая на свой вкус обставленных комнат. Дружеские беседы за чайным столом. Тепло семейных вечеров, согретых человеческими чувствами – не страстями очередных телесериалов. Музицирование – собственное (без музыкальных колонок!). Ночи за книгами, не перелистанными – пережитыми. Конечно же, время для них прошло, но… Но не прошла наша потребность во всем том, что формировало тонкий и пронзительный искренний мир наших предшественников.
Эта книга необычна во всем. В ней совмещены научно-аргументированный каталог, биографии художников и живая история считающейся одной из лучших в Европе частных коллекций искусства XV–XVII веков, дополненной разделами Древнего Египта, Древнего Китая, Греции и Рима. В ткань повествования входят литературные портреты искусствоведов, реставраторов, художников, архитекторов, писателей, общавшихся с собранием на протяжении 150-летней истории.Заложенная в 1860-х годах художником Конторы императорских театров антрепренером И.Е.Гриневым, коллекция и по сей день пополняется его внуком – живописцем русского авангарда Элием Белютиным.
Петр I Зураба Церетели, скандальный памятник «Дети – жертвы пороков взрослых» Михаила Шемякина, «отдыхающий» Шаляпин… Москва меняется каждую минуту. Появляются новые памятники, захватывающие лучшие и ответственнейшие точки Москвы. Решение об их установке принимает Комиссия по монументальному искусству, членом которой является автор книги искусствовед и историк Нина Молева. Количество предложений, поступающих в Комиссию, таково, что Москва вполне могла бы рассчитывать ежегодно на установку 50 памятников.
Книга «Ошибка канцлера» посвящена интересным фактам из жизни выдающегося русского дипломата XVIII века Александра Петровича Бестужева-Рюмина. Его судьба – незаурядного государственного деятеля и ловкого царедворца, химика (вошел в мировую фармакопею) и знатока искусств – неожиданно переплелась с историей единственного в своем роде архитектурногопамятника Москвы – Климентовской церковью, построенной крестником Петра I.Многие факты истории впервые становятся достоянием читателя.Автор книги – Нина Михайловна Молева, историк, искусствовед – хорошо известна широкому кругу читателей по многим прекрасным книгам, посвященным истории России.
Открывается мартовский номер «ИЛ» романом чешской писательницы Моники Згустовой «Розы от Сталина» в переводе Инны Безруковой и Нины Фальковской. Это, в сущности, беллетризованная биография дочери И. В. Сталина Светланы Алилуевой (1926–2011) в пору, когда она сделалась «невозвращенкой».
Богдан Коломийчук — украинский писатель, журналист, актер. Родился в 1984 году в Хмельнищине. В 2006 году закончил Львовский университет им. И. Франко. Занимается арт-менеджментом, увлекается историей Львова. Получил Гран-при конкурса «Коронация слова-2013» за роман «Людвисар. Игры вельмож». Действие романа происходит во второй половине XVI века во Львове. По просьбе бургомистра Якуба Шольца местный лекарь Доминик Гепнер устраивает… публичное вскрытие человеческого тела. А ночью возмущенный епископ тянет бургомистра на Лычаковское кладбище, чтобы выследить того, кто раскапывает могилы.
«Тридцать дней и ночей Диего Пиреса» — поэтическая медитация в прозе, основанная на невероятной истории португальского маррана XVI в. Диого Пириша, ставшего лжемессией Шломо Молхо и конфидентом римского папы. Под псевдонимом «Эмануил Рам» выступил врач и психоаналитик И. Великовский (1895–1979), автор неординарных гипотез о древних космических катастрофах.
Во второй том вошли три заключительные книги серии «Великий час океанов» – «Атлантический океан», «Тихий океан», «Полярные моря» известного французского писателя Жоржа Блона. Автор – опытный моряк и талантливый рассказчик – уведет вас в мир приключений, легенд и загадок: вместе с отважными викингами вы отправитесь к берегам Америки, станете свидетелями гибели Непобедимой армады и «Титаника», примете участие в поисках «золотой реки» в Перу и сказочных богатств Индии, побываете на таинственном острове Пасхи и в суровой Арктике, перенесетесь на легендарную Атлантиду и пиратский остров Тортугу, узнаете о беспримерных подвигах Колумба, Магеллана, Кука, Амундсена, Скотта. Книга рассчитана на широкий круг читателей. (Перевод: Аркадий Григорьев)
Осень-зима 1822–1823 г. Франция, Англия и загробный мир.В публикации бережно сохранены (по возможности) особенности орфографии и пунктуации автора. При создании обложки использована тема Яна Брейгеля-старшего «Эней и Сивилла в аду».
Это книга о двух путешествиях сразу. В пространстве: полтысячи километров пешком по горам Италии. Такой Италии, о существовании которой не всегда подозревают и сами итальянцы. И во времени: прогулка по двум последним векам итальянской истории в поисках событий, которые часто теряются за сухими строчками учебников. Но каждое из которых при ближайшем рассмотрении похоже на маленький невымышленный трагический или комический роман с отважными героями, коварными злодеями, таинственными загадками и непредсказуемыми поворотами сюжета.