Привала не будет - [17]

Буланцев подхватил его, вынес на дорогу. К счастью, из вишневого садика скоро выехала машина. Санитарная, крытая. Она чуть замедлила ход. Подбежав сзади, Буланцев рванул дверцу и помог влезть раненому начальнику штаба. В последнюю минуту офицер вдруг поднял голову, слабеющей рукой указал в сторону хаты:

— Спасай!.. Знамя спасай!

Но Буланцев и сам не переставал думать о знамени. Бросился к хате. На дороге грохнул снаряд: Буланцева качнула, чуть не сбив с ног, упругая взрывная волна. Знамёнщик поспешил в хату. Он схватил висевшее в переднем углу знамя. Быстро сорвал чехол, отодрал от древка алое полотнище. И пока наматывал на грудь знамя да надевал шинель, страшно тревожился: а вдруг нагрянут в хату фашисты.

Через сенную дверь Буланцев выбрался во двор. Надо бежать не медля ни секунды, бежать и прятаться — но куда? В селе шла отчаянная перестрелка, все чаще и громче ухали снаряды. Послышался лязг гусениц. Буланцев припал к плетневой стенке хлева, взглянул в щель: по улице двигались танки с белыми крестами, шныряли автоматчики в лобастых касках, с плоскими автоматами на груди.

В другое бы время Буланцев не побоялся бежать из села и под вражеским огнем. Но теперь колебался: «А как быть со знаменем?» Эта мысль повергла его в смятение. Нет, он не мог, не имел права рисковать. Живым он, конечно, не дастся, но хоть и погибнет, а знамя все равно попадет в руки врага. Тогда всему конец: часть при утере боевого знамени перестает жить, подлежит расформированию, а командиры предаются суду военного трибунала… Какой позор и несчастье! «Знамя! Родное знамя надо спасти любой ценой», — властно стучало в сердце Буланцева.

Не успел он толком обдумать обстановку, как в хату ударил снаряд. Рухнувшая с потолка жердь ударила по голове. Перед глазами Буланцева поплыли огненные круги.

Дом горел, бушующее пламя уже перекинулось на хлев. Буланцев задыхался. Пылающие над головой стропила вот-вот обвалятся. Прижавшись в углу, Буланцев начал выдергивать обмазанные глиной прутья из стены. Удалось проделать узкую щель. Он пытался разглядеть, есть ли поблизости на гумне люди, но, кроме жирных, ползущих по земле клубов дыма, ничего не увидел. С улицы доносились треск автоматных очередей и немецкая речь.

Буланцев и не заметил, как огонь гудя проник внутрь двора. Пламя быстро переметнулось на все стены, затрещали сухие прутья хвороста. Жара стала невыносимой. Нечем дышать. Буланцев вскрикнул, ощутив на ноге ожог. Скинул с себя горевшую шинель и отбросил прочь. В какое-то мгновение он вырвал из стены пучок жердей, потом просунул голову и руки в проем. Напрягая силы, он с трудом. выполз из хлева.

Космы, дыма по-прежнему окутывали землю. И Дмитрий Буланцев, прячась в дыму, пополз на гумно, ввалился в какую-то яму. Здесь его и застала ночь.

В эту тревожную ночь он не сомкнул глаз, хотя чувствовал себя совершенно разбитым. Испытывал страшный голод, хотелось пить. Руки дрожали, отказывались повиноваться. В ушах стоял неутихающий шум. И все тело налилось тяжестью. Он хватался за грудь. «Знамя со мной», — шептал он. На душе становилось легче.

Скоро застигнет рассвет. Нужно пробираться к своим. Но идти не было сил. Буланцев подполз к ближайшему стогу соломы, забрался на самую макушку, где, как ему казалось, было безопаснее. Тут, зарывшись, он пролежал до утра.

Днем Буланцев видел все, что творилось на селе. Вражеские солдаты суетливо заглядывали в хаты. Дважды они подходили к сгоревшему дому, в котором размещался штаб. Растаскивали бревна, через провалы окон забирались внутрь. Потом ушли и скоро опять вернулись. Их привел офицер, щеголеватый, в высоко заломленной фуражке. Он то и дело кричал, тыкая рукой в развалины, и солдаты вновь принимались растаскивать обугленные бревна, ворошили горы камней и пепла. Видно, кто-то донес, что в доме находился русский штаб. Ничего не найдя внутри, немцы начали шарить вокруг. Разбрелись по гумну, заглядывали в погреб, копали землю подле старой груши. «Ищут… Неужели меня?» — с тревогой подумал Буланцев и, словно в забытьи, схватывался за грудь, гладил теплый и гладкий шелк знамени.

Медленно тянулся день. Буланцев, переживая, не чаял, когда стемнеет. Но и наступивший вечер ничего доброго не сулил. Немецкие танкисты облюбовали стог соломы и подогнали сюда один танк. В те минуты, пока танк подъезжал, лязгая гусеницами на повороте, Буланцев лежал ни жив ни мертв. Наконец заурчал во всю силу мотор и, словно поперхнувшись, заглох.

Нервный озноб колотил Буланцева. Так наступила ночь. Ни единый звук не нарушал глухую тишину, только где-то в отдалении тяжко вздыхала канонада. Она напоминала о том скором и радостном времени, когда вернутся сюда наши. На рассвете немецкий танк убрался. Буланцев высунулся из соломы, пристально огляделся: по улице ходили немецкие часовые, на окраине села тоже были солдаты; оттуда ветерок доносил запах паленых кур. До ужаса, до потемнения в глазах захотелось есть. Пришлось терпеть, превозмогая голод.

Дальше оставаться в соломе Буланцев побоялся: могли брать на подстилку и обнаружить его. Он решил спрятаться в силосной яме, замеченной им раньше. Осторожно выбрался из стога и пополз. Целых два дня пробыл он в этой яме, пока наконец не услышал шум боя. Снаряды начали залетать и сюда; ухали на гумне и в поле. Буланцев догадывался, что фашисты, наверно, сами попали в ловушку. Скоро они действительно заметались по улицам, быстро убирались куда-то в дальнюю балку.