Притворяясь мертвым - [12]

Филип выбирается из ельника, его глаза сияют. Мне нравится этот блеск. Передо мной настоящий Филип. Во всяком случае, я так думал тогда.

— Там гнездо дрозда, — говорит он. — А в гнезде — пять голубых яичек. Иди, Ким, посмотри. Нет ничего крепче, чем яйцо дрозда. В нем скрыт смысл всего. В этих яйцах — ответы на все вопросы.

Я делаю, как он говорит, — осторожно просовываю голову туда, куда он указывает, сначала не вижу ничего кроме темноты, покачивающихся ветвей и хвои, колющей щеки. Спустя некоторое время обнаруживаю гнездо.

На сухой еловой ветке висит обмазанная глиной чаша. В гнезде и правда пять голубых яиц. Тень от зеленых еловых лап придает им темно-синий оттенок. «Да, Филип, — размышляю я, — это чертовски красиво. Возможно, ты прав. Внутри этих яиц таится ответ, да что там — целый мир. Вместе с птенцом рождается мир. Каждое утро с рассветом он вылупляется из яйца. Это так просто! Так фантастично! В этих голубых яйцах таится все: мы и все птенцы мира».

Точно, Филип. Наконец-то!

Но, как только я вылезаю из хвои и говорю Филипу, что он, возможно прав, что отыскал ответ в голубом яйце, тот медленно качает головой.

— Дело не в цвете, Кимме, — говорит он. — Нет ни голубого, ни красного, ни желтого, ни зеленого. Нет даже лунного света. Луна — просто темный камень, отражающий солнечные лучи.

Все дело в отражении. В преломлении белого солнечного света под разными углами. В конце концов, существуют лишь одни отражения. Скорее всего, нет никаких ответов, Кимме. И, возможно, нет даже никаких вопросов.

Дрозд-самец беспокойно перепархивает с верхушки на верхушку. Вот он запел. Я размышляю над словами Филипа. В чем-то он прав. То, что яйцо становится птенцом дрозда, — настоящая мистерия. Год за годом из таких вот яиц рождаются одинаковые птенцы. Где же их прототип? Кто учит их петь? Дрозды в еловых зарослях за нашими спинами поют ту же самую песню, какую пели их предки тысячу лет назад.

— Как же это получается, Филип? Как птицы учатся петь?

Они подражают, — отвечает тот. — Наследуют ноты, которые хранятся в их генах, в мозгу. Но птицы не знают, как должны петь, как звучит их песня. Они учатся, подражая своим отцам.

«Вот как, — думаю я. — Они подражают. А как обстоят дела с нами, с людьми? Подражаем ли мы своим отцам? А те, у кого нет отца, кому подражают они?»

Мы идем дальше, мои мысли снова начинают блуждать. Я думаю о Кристин и Джиме. Интересно, что они сегодня делают? Купили ли они садовую мебель во двор? Или вдруг они вообще расстались? Что, если я вернусь домой и узнаю об этом? От такой мысли у меня скрутило живот.

Утром, когда я чистил зубы, уже было нечто подобное. Кристин что-то крикнула из спальни. Я вышел в прихожую, чтобы услышать, что она хотела. «Береги себя, Ким», — сказала она в приоткрытую дверь. «Все будет хорошо, — ответил я. — Филип знает лес как свои пять пальцев».

Пена зубной пасты капала изо рта, когда я говорил. Я стер ее с пола ногой.

«Пока!» — спустя некоторое время крикнул я, захлопнув кухонную дверь.

«Пока, дорогой!» — ответил голос Кристин.

Сев на велосипед, я вспомнил, что забыл в холодильнике бутерброды. Я вздохнул и пошел обратно в дом, по пути прихватив газету. На первой полосе был крупный черный заголовок. Четырехлетняя девочка пропала во время прогулки группы детского сада. Очевидно, ее еще не нашли. «Боже, — подумал я. — Вот Кристин возмутится».

Я положил газету на кухонный стол и тихо подошел к холодильнику.

Из спальни доносились голоса Джима и Кристин. Они ругались, и я отметил, что они оба на взводе. Напоследок я услышал, как Джим крикнул по-английски: «Нет, Черт побери!» Это означало, что он просто вне себя. Я осторожно закрыл входную дверь.

Тогда у меня тоже скрутило живот.

— Что с тобой, Кимме?

Я отвлекаюсь от своих мыслей.

— Ничего. Так, вспомнил кое-то.

— У тебя был такой вид, словно ты вспомнил кошмарный сон, — говорит Туве.

«Она кажется веселой и даже немного заинтересованной», — думаю я.

Туве держит в руках пакет с несколькими сморщенными коричневыми штучками, скорее всего, это грибы.

— Красивые, да? — говорит она.

— Что это такое?

— Сморчки.

— Они съедобные?

Туве смеется.

— Это очень вкусно, Ким. Приготовим их с зайцем. Жаренная на решетке зайчатина со сморчками.

— Звучит недурно, — соглашаюсь я. Мне хочется больше узнать об этих сморчках, однажды я видел такие грибы дома, и Кристин сказала, что они ядовитые. Но потом я вспоминаю, что их нужно долго варить, а потом тысячу раз промыть. Точно, именно так с ними и поступают.

— Интересно, как же Криз нас найдет? — спрашивает Пия-Мария.

— Если она вообще придет, — говорит Туве.

— Думаешь, не придет?

Туве качает головой.

По-моему, она права. С Криз ни в чем нельзя быть уверенным. Она сказала, что папа привезет ее завтра утром. Филип пообещал, что мы встретим ее там, где заканчивается дорога. У ржавого дорожного знака.

* * *

Внезапно мы останавливаемся. Я замечаю это только потому, что заяц на рюкзаке Филипа больше не раскачивается. Самого Филипа со своего места в конце колонны мне не видно.

— Мы уже пришли? — восклицает Пия-Мария. — Помоги снять этот чертов рюкзак. Он такой тяжелый, словно туда свинца наложили.