Притчи Дмитрия Мережковского: единство философского и художественного - [19]

поздний Мережковский полностью изживает ницшеанские мотивы в своей философии, становясь идейным противником Ницше в смысле отрицания своевольной самодостаточной Личности, стремящейся к человекобожию, утверждающей волю человеческую, ставшую носительницей абсолютной свободы, существующей без Бога и вне Его, рассматриваемой Мережковским как причина гибели первого человечества — Атлантиды. Идеи, сформулированные Ницше, человек пережил на заре своего существования и, памятуя об этом, не должен повторить подобных ошибок, полагает Мережковский. Идеи и образы поздних сочинений писателя, представления о мифологии и многие другие понятия гораздо более естественно объяснимы не инкорпорацией мифологем Ницше в философскую концепцию Мережковского, а следованием традициям идеалистической философии в сочетании с представлениями христианского мистицизма, соединившимися на русской почве с литературно-философской традицией, идущей от Достоевского к философии русского религиозного ренессанса.

Творчество Ф.М. Достоевского, подробно исследованное писателем в дореволюционной работе «Л. Толстой и Достоевский», в эмиграции приобретает для Мережковского новое измерение и глубину. «Ясновидец духа» становится для писателя в страшный и трагический период русской истории «пророком грядущего апокалипсиса», предсказателем великой роли русского Востока в воссоединении человечества, создания всемирности \76\ как необходимого условия для достижения человеком конечной духовной субстанции — Царства Божия[89]. На Достоевского Мережковский возлагает упования, видя в нем ту самую Личность, обратившую духовный взор к Богу и подчинившую Ему собственную волю, сумевшую стать движущей силой истории благодаря соединению души с воскрешающей силой Святого Духа. Помимо философского наполнения, делающего образ Достоевского одним из элементов картины духовного мироздания у Мережковского, классик русской литературы важен для творчества писателя и еще по одной причине. Несомненно, что Мережковский, как и другие представители русского религиозного ренессанса, в духовном смысле является наследником Достоевского.

Достоевский отказывается от детерминизма, возвысившись над средой и пытаясь преодолеть ее роль в формировании личности, обращается к иррациональному началу в человеке. Он поднимает роман на новый уровень в то время, когда русская литература развивается в русле бытового реалистического романа. Творчество Достоевского становится трамплином для создания новой романной формы, расцветшей пышным цветом в начале XX столетия. В произведениях Мережковского неоднократно встречаются аллюзии из Достоевского. Сам принцип освоения действительности у Мережковского, возводимый нами к традициям идеалистической философии, и организация романного пространства приближают Мережковского к Достоевскому. Интерес к внутренней, \77\ духовной сущности человека в ее вечном, космическом измерении, стремление сделать мерилом человеческих поступков вечные категории, о которых пишет Розанов в работе «Легенда о Великом инквизиторе», истовая проповедь христианской идеи как единственно возможной духовной основы для человечества — все это воплощенное в творчестве Мережковского наследие русского классика.

Представления Достоевского о мире как о единстве и сосуществовании добра и зла и о человеке как носителе двух начал — светлого и темного — созвучны с антиномичным мышлением Мережковского. Организация пространства, помимо земной плоскости включающего в себя глубины небытия и ада, а также горние вершины и звездный мир (четвертое измерение), заимствована Мережковским из романов Достоевского. Жажда Мережковского вывести «земной эвклидов ум» современников за эвклидовы границы, обратив человека к вневременному и вечному, также обосновывается цитатами из классика. Разграничение Мережковским сознания на дневное, рациональное, и ночное, интуитивное, имеющее глубинные корни в идеалистической философии, на русской почве предвосхищается философскими представлениями Достоевского, противопоставляющего, по определению Л. Шестова, две истины: умозрительную (рассудочную) и божественную (откровенную)[90]. Разум и механика, позитивная наука и научно-технический прогресс убивают человека, делая его не целью, а средством, \78\ винтиком в машине цивилизации, приводят к ханжеству и лицемерию, неспособности мыслить. Разум, не подчиненный любви, опасен, любовь дает направление уму. Эти мысли Достоевского полностью соответствуют представлениям Мережковского о позитивной науке, основанной на царстве разума. По Достоевскому воспринимает Мережковский и социализм — как общественный строй, опирающийся на разум и механику, установление равенства в котором оборачивается деспотизмом из-за господства материальных ценностей и утверждения собственности. Мережковскому близок вопрос Достоевского: «Быть или иметь?», видящего в основе безличности обладание материальными ценностями, в то время как главная сила личности заключена в обладании духовным миром. Достоевский утверждает несовместимость социализма и благородства, Мережковский, идя по этому пути, объявляет социализм крайним метафизическим злом. Вслед за Достоевским идет Мережковский и в неприятии «бесовщины» как феномена возвышения человекобожеского своевольного духа, отказавшегося от Христа и утверждающего примат материальных ценностей. Из подобного понимания материального и духовного вытекает и отношение Мережковского, также заимствованное у Достоевского, к Европе как носительнице безличности, воплощающей буржуазность, т. е. утверждающей приоритет материального. Социализм, по Достоевскому, форма буржуазности. Свободный человек должен сделать выбор в пользу духовных ценностей, на заданный