Притча о встречном - [37]

Она недоуменно дернулась плечиком, словно хотеть есть — постыдно было бы, резанула его искоса взглядом своих «просторных», теперь резко и грубо намалеванных глаз. Мол, за кого он ее принимает? Будто в ресторан ходят, чтобы есть!.. Но зачем же? Ради прекрасного «оркестра грузинского»? А в годы нэпа были «оркестры румынские». Странная жанровость. Оркестры — как марочные вина!.. И оркестр пьян, и музыка ему под стать, и слушатели под стать музыке… И разве не прав поэт — «Спасибо, музыка, за то… что для кого-то ты ничто»? Тысячу раз правы поэт и поэзия! Он и вправду этого не понимает. Ходить в ресторан, чтоб дорого платить за его дешевую чопорность… Или, может, ради иллюзии, что собственная твоя персона значительна только потому, что кто-то ее обслуживает? Или чтоб убить время, самое дорогое, что есть у непустого человека? А уж эта «музыка», беспардонное уханье барабанов, рев меди, неестественнейшие звуки! Ведь он даже симфоническую музыку пускает дома «под сурдину», на приглушенной громкости. Нет, что ни говори, бездарно и пошло это, прийти в парк, чтоб забиться в тесноту, в душный и смрадный воздух — вон даже окна запотели, — и все ради шума и грохота, которые называют музыкой, ради дыма и чада, полупьяных шарканий между столиками, называя это танцами и весельем, ради всей этой несвежести и безвкусицы, ради всего того, что, по сути, никому не может нравиться, но считается, что это хорошо, потому что так принято, и спорить с этим не приходится… Однажды, проголодавшись во время прогулки, — дело было в будний день, в ресторане ни оркестра, ни толпы у входа не было — и он заглянул сюда, чтобы поесть. Не успел он приступить к своему рассольнику, как в помещение ворвалась совершенно дикая толпа мужчин и женщин, они так воинственно и ошалело перекрикивались, с таким шумом и толкаясь кинулись рассаживаться за накрытые столики, подняв неимоверный галдеж и гам, что он, отложив ложку, сидел обалдело, ничего не понимая, что случилось. Не цыганский ли табор ворвался в ресторан?.. Официант, видя его недоумение, усмехнулся, развел руками, мол, что поделать: «защита дессерт-тации!» Так и сказал — «дессертации», вполне убежденный в кулинарно-ресторанном происхождении слова.

Он тогда поспешил покинуть ресторан. Впрочем, он и себя знает. Скажем, характер у него не сахар. Что-то, замечает он за собой, все меньше в нем снисходительности, все больше колючести… Да-а, не эталон он для человечества! Но он никому не навязывает себя, ни взгляды свои, ни образ жизни. Но и подделываться не будет… От мещанина — где только не встретит его и его бездуховность — он просто страдает. А тот — либо добренький и вкрадчивый, либо оголтело агрессивный… Две ипостаси мещанина и эгоиста! Он совершенно не хочет понимать людей — все они лишь средство его выгоды, его удачи, его комфорта! Либо елей и ужом, либо ядовитой коброй на глотку…

Вот и она туда же. Очереди в парке. У мест развлечений, у того же ресторана. Надо послушать, как она рассуждает! Ее «кандидатский детерминизм»! «Понаехали из деревень!.. Я бы половину Москвы выселила, пристукнула б!» — «Но ведь им тоже не легко приходится, — возразил он, — да и как эти половины распределить? Каждый ведь себя лично считает вправе на привилегированную половину… Значит, все против всех? Или простая терпимость из понимания процесса?.. А там, перемелется, мука будет, все образуется…» — «Ну это бросьте! Проповедями и лозунгами сыта по горло! Все прутся и прутся в Москву! В транспорте на протолкнешься, в такси приходится ездить, к прилавку не пробьешься — все с рук покупай да переплачивай. Все они, они!»

— Почему сегодня не позвонили?.. И вся любовь? — спросила она.

— Да так… Без почему… Всякие дела, то одно, то другое…

Она хихикнула. Поняла, но не хотела поверить, что он вдруг взял и заговорил ее словами. А может, изображала покладистость характера? Как-никак служба вышколила. Женщины, когда хотят, могут изобразить удобный характер. До поры до времени, разумеется. Пусть даже долго. А потом все равно коготки покажет! Рассказывают, что дрессированный тигр, позволяющий годами дрессировщику класть свою голову себе в пасть, наконец улучит момент расслабленной воли и рассеянности дрессировщика — и раздирает его… Женщина — что тот тигр! Умеет ждать, терпеть, покоряться, чтоб потом враз за все отомстить…

Из всего, что она вчера наболтала, его почему-то больше всего задела одна фраза, с виду вроде бы безобидная… «У нас на работе — прекрасный коллектив!» Он много лет проработал на заводе. Ни от одного рабочего он не услышал такой фразы! Ну Иванов — такой-то, или Петров такой-то. А в общем никогда злого по-настоящему не скажут. По меткости слова беспощадные, а в голосе — улыбчивое понимание и терпимость…

И всегда, главное, конкретно: Иванов — то-то, Петров — такой-то… А тут про целый коллектив — как об одном человеке! Будто люди не разные в том коллективе прекрасном, не из тех же — «Иванов то-то», а «Петров такой-то»! Или вправду там так уже «притерлись», что нет ни Иванова, ни Петрова — есть Коллектив, один, с одним своим характером, одними общими повадками? Стая? Рой?.. Нет, она просто лицемерит! Злая она, но о коллективе ей выгодно говорить хорошо. Небось расскажи кому-то, не поверит. Один скажет, другой подхватит, третий добавит, и все ладно, к месту, тонко, пронзительно! Труд умудряет не только в деле — в знании жизни и людей! Меткость, точность, образность. Какой-то поистине совершенный юмор — и не сунься с чем-то несвежим, отработавшим, общеизвестным. Редкое застолье может сравниться с вдохновением перекура! Всегда здесь рождается что-то небывалое — эти поговорки, эти гротески-юморески ему всегда хотелось записывать, но не рискнул обернуть на себя весь шквал шутливости. Да и рассчитано было все на эту мгновенную мотыльковую экспромтность, на короткую жизнь бескорыстия, на общую радость, на чувство каждого — своим…