Притча о встречном - [21]

Я и теперь убежден, что именно нас, главным образом, спешил порадовать Вовик. Совершенно чуждо было ему тщеславие и хвастовство. Не помню я такого в его самоотрешенном характере. Да и на лице было тогда явственно написано: вот, мол, смотрите, что мне подарили, что на меня, мол, надели… Мне лично это не слишком нужно — может, вам понравится? Вещи пусть и чьи-то, а красота все равно всем по душе?

Вовик даже поворачивался налево-направо, давая нам возможность получше рассмотреть красивую вещь. Он ничуть не ревновал бескозырку, которую мы тут же стали примерять на себя. Мы долго каждый примеряли ее, и так и сяк, и еще наперекосяк. Вовик все так же снял, воззрившись на каждого, будто была это не его лично бескозырка, а общая наша вещь — вроде футбольного мяча, который тоже, к слову сказать, был когда-то подарен Вовику отцом-капитаном.

— А ну-ка, — наконец явил желание примерить бескозырку и наш капитан.

Мы ему тут же вручили ее. Он не спешил ее примерять, как-то брезгливо повертел на пальце, медленно протянул по ладони ленты с «героем». Глумливо зыркнул на нас, на Вовика — помрачнел.

— И это все, чем можете нас потчевать, сударь? — язвительно спросил атаман. — Родил тебя дядя, на себя глядя… В такой бескозырке и татарин-дворник — гусар!.. Та-а-ак…

Почему-то повернувшись к нам спиной, атаман все еще не спешил примерить бескозырку. Нам была непонятна его заминка. Что-то подозрительное почудилось нам в его позе, в движениях рук.

И едва мы успели сообразить, в чем дело, атаман обернулся, в обеих руках держа перед собой огрузневшую, с провалившимся наружу верхом бескозырку. С верха, точно с решета, закручиваясь штопорком, текла струйка… Отставив руки с бескозыркой, атаман зло усмехался.

Мы все замерли, как в столбняке.

— Толечка… Ты с ума сошел? Да?.. — первым опомнился Вовик. Незабудковые глаза его сделались холодно-льдистыми. — Ты ее шил? Ты ее сделал? Ведь красивая и полезная вещь! Папа говорит, что каждый человек должен делать что-то полезное или красивое. И польза тогда красивая, и красота тогда полезная… Зачем, скажи, зачем ты это сделал? Ведь в этом нет никакой ло-ги-ки! Зачем?..

Как в забытьи Вовик продолжал вопрошать свое «зачем?». Мы безмолвствовали. Душой отшатнувшись от атамана, мы сами себя еще не обрели. Мы просто окаменели. Упоминание «папы» вдруг взорвало атамана.

— Ну и хиляй к своему папочке!.. Нечего тебе со шпаной водиться!.. Проваливай! — и, напялив на голову Вовику мокрую бескозырку, повернул его за плечи и дал пинка коленкой.

И лишь сейчас, уходя, Вовик заплакал. Надо было видеть его жалкую фигурку, то, как он потерянно плелся от нас! И походка, и согнутая спина, и опущенная голова с нахлобученной мокрой бескозыркой — все выражало непостижимую обиду, боль и унижение. Пред нами был образ жестокой несправедливости, которую нельзя было ни простить, ни забыть… Нельзя было, чтоб потом называться людьми и продолжать жить.

Мы молча смотрели на атамана. В самом деле — зачем эта дикая выходка? Впервые мы трусливо не подхихикивали. Атаман избегал наших взглядов, знал, что встретит в них осуждение.

— Надо бечь… — предложил кто-то. — Рвать когти, пока он отцу не сказал… Давайте смываться, пока не поздно…

— Не скажет, — спокойно глядя поверх нас, куда-то вдаль, мрачно щурясь, сказал атаман. И повторил: — Не скажет!

На чем держалась эта уверенность? На лице его не было и тени сожаления. Мне хотелось, чтоб вдруг появился на дворе отец Вовика, чтоб нам всем — пусть и мне тоже — надавал по шее. Главное — чтоб сбить спесь с нашего зарвавшегося атамана! Мы это все заслужили. Да и было бы в этом справедливое возмездие за все издевательства над безобидным и добрым Вовиком…

Пока я предавался видениям и мечтам о настигшей нас мести, атаман нас снова удивил. Сплюнув в сердцах, он сказал:

— Несчастный малый! Мамаша и старуха — две бабы портят его… Вос-пи-ты-вают! Как же! Менная кешка… Пропадет он в жизни!..

Что атаман наш говорит подчас непонятное — мы к этому привыкли. Он был немного старше, но намного опытней. Он водил компанию с настоящими жиганами. Мы никогда но требовали объяснений его загадочной монологичности… Молчи, за умного сойдешь. Мы не Вовик, чтоб занудисто-интеллигентно привязываться к атаману, — почему да отчего и «я не совсем понял…». Но тут мы все требовательно воззрились на атамана. Он жалеет Вовика?.. Не из жалости ли он сделал ему такую пакость?.. Не косвенное ли объяснение в любви к малому в этих словах?

— Пусть знает!.. Чтоб не фикстулил, — сказал атаман. — Чтоб очухался и продрал зенки: на каком свете живет… Не сомневайтесь, он, кутенок, сейчас прибежит, опять хвостом завиляет, сопля бледная!..

Атаман оскалился, затем сунул в рот четыре пальца своих смуглых рук. Свист был до того пронзительным, что всполошились куры на повети в другом углу двора, а цепной псина на соседнем дворе рванул рыскало и остервенело залаял. И что вы думаете? Из-за угла дома выглянул Вовик! Бескозырки на нем не было — спрятал куда-то? Кудряшек на нем тоже не было!.. Нагибаясь и придерживая воротник рубашечки, он отряхивал мокрую голову. Он что же — мыл голову в бочке под водосточной трубой? Мальчик походил на белую мышь, спасшуюся от наводнения.