Притча о встречном - [17]

Однажды он подарил ей афишу с его портретом. Какой это был счастливый день в ее жизни! Пожалуй, что единственный такой день. Поверит ли он, что она не расставалась с этой афишей все эти годы, да вот она, на груди! Пока он разряжал ружья этих душегубов, она прихватила афишу, которая хранилась у нее за святым образом! Она всегда молилась за него… И вот такая встреча. Сгори хата и все богатство ее — зато он с нею, зато афиша с нею!.. Мария расстегнула пуговки туго обтягивавшей ее кофты с выпушкой на талии и достала афишу. Он отвернулся, чтоб не видеть дразнящую белую грудь ее. Она поняла его и счастливо засмеялась!..

Поля и рощицы, холмы и овражки, а с ними и та, прежняя, несчастливая жизнь проносилась мимо, прочь, в забвенье, как мутное половодье. Кони все так же неслись опрометью, черными волнами всплывали их горячие гривы. И только тополя, только небо над ними видело, как в любовной страсти слились воедино два человека! Слезы счастья стояли в глазах Марии. Она боялась, а вдруг что-то помешает им, так долго ждала, жизнь шальная, как эти страсть и тряска, безумная, люди променяли любовь на злобу, милосердие на убийство, жизнь на смерть. Теперь она может умереть!.. Пусть махновская пуля, пусть сабелюка стеганет в погоне — ей теперь ничего не страшно! Сам бог, видать, захотел, чтоб они встретились! Спасибо тебе, любый!.. Спасибо тебе, господи!..

Но что с ним стало потом, шо було потим? Почему она его залышылась?

Потом? Ничего не было потом… Германская, гражданская, белая армия… Решили, что он украсит конницу. Назначили главным ремонтером, сперва ротмистром, не успел оглянуться, как сделали превосходительством… Никого не убивал, лошадок берег, много славных лошадок в армию попало. Если б она знала, как он устал от людской злобы, глупости тех людишек, которые любят войну, потому что ничего им в жизни не дано по-настоящему любить! Как он устал от крови и смерти!..

Мария взяла в руки его голову, целовала, прижимала к груди: «Никому теперь, любый, не отдам тебя!»

И годы понеслись вскачь, как добрые кони, годы голодные и радостные, годы — как кони удачи, годы — как миг счастья!.. Впрочем, кони тут ни при чем. Имя счастливому времени, какими ни были события в мире, — Мария. Его Мария-мрия! Когда мечта рядом и смотрит на тебя с любовью — разве это не есть счастье?.. Потом — биржи труда и безработица, о нем вспомнили, назначили военруком в техникум. Он учил, главное, он сам учился: курс молодого бойца! Мария в пекарне. От нее так хорошо пахло хлебом! Тем запахом, который он вновь ощутил вдруг в ее доме, когда она поила махновцев. Жил он честно, а мучила совесть: чужое имя, чужие документы, липа, раздобытая для него Марией… Ничего не сказал ей, пошел в гэпэу. Исповедался как на духу. Его выслушали. Все было им известно, посматривали, как поведет себя человек. И генеральство поняли, его славу для конницы приспособили под «превосходительство». Почему не ушел? От коней? Надо ведь знать душу жокея! Кто бы доглядел лошадок любимых — расселась по ним всякая сволочь золотопогонная… Республике было не до скачек, не до жокеев, но имя ему вернули…

— А Мария? — не стерпел Шаров.

Олег Константинович вздрогнул, точно по нему ток пропустили. Какая-то страшная ведьма, косматая, прокуренная и гнилоглазая — вся, кажется, была как гнойник… И эта ведьма погубила Марию! Да и что еще могла ждать красота, повстречавшись с таким уродством? А ведь ударницей Мария была, в мастера вышла — а вот сбили с пути истинного кумушки. Уговорили ее сходить к этой ведьме — полечиться от бесплодия… Умирала — до последней минутки не выпускала его руку, все смотрела, смотрела на него, будто он был ее солнцем…

И вот он теперь старик — фашиста надо добить. Это не люди, не-ет! Сзади какая-то бутафорская, несерьезная жизнь. Разве это прошлое? Ничего там нет, кроме Марии! Он и ныне жив тем светом, который она излучает ему оттуда прямо в сердце. Нет, он не одинок. Вот подружился с Шаровым — жаль будет после войны расставаться! Жаль, поздно пришла настоящая жизнь…

Посты кончились, они вышли на стык с соседней частью, уже чужие минное ограждение, колючая проволока, предполье, где-то вдали иссеченное ракетными вспышками. Ветер гнал поземку, она шипела и пенилась у ног, струйками срывалась с глиняной насыпи вдоль траншей. Весь белый простор — точно огромный лист бумаги, на котором сама фронтовая ночь при зыбком свете звезд и ракет собиралась написать неторопливую повесть о судьбах людских, о мужестве и терпенье, о страстной жажде счастья…

АПЕЛЬСИНЫ-БАНАНЫ

Вовик, сын капитана Стоянова, малый лет семи, беленький и чистенький, с такой нежной рожицей и ямочками на румяных щечках, с такими добрыми и ясными глазками, с такими светлыми кудряшками, что, глядя на него, не скажешь: кто это, мальчик или девочка. Он единственный ребенок в самой благополучной и состоятельной семье нашего двора. Шутка ли сказать, отец настоящий капитан дальнего плавания, носит форменную фуражку с крабом, китель с золотыми пуговицами, с многими, золотыми же, внушительными нашивками на рукавах! Капитан Стоянов не человек, он живая легенда, он недосягаем не то что для нас, дворовой шантрапы, но, кажется, для самого Вовика! Капитан редко и очень ненадолго появляется дома. От бабушки Вовик только и слышит: «Вот приедет отец — он тебе задаст ремня!» Все знают, и Вовик первый, что никакого ремня у капитана нет, что сына он за всю жизнь и пальцем не тронул.