Присяжный - [26]

Сидя в темной комнате, они разговаривали вполголоса. Час, в который обыкновенно возвращался Бьенасси, давно прошел, но девушки не беспокоились: брат мог задержаться по делам или засиделся у мэра в Салиньяке. Девицы Бьенасси только слегка вздрагивали, когда слышался шум шагов на улице, и совершенно спокойно и беззаботно продолжали свой разговор. Темой разговора сестер был случай с Арманом Робертеном.

– Вот и еще один поклонник ускользает от тебя, моя бедная Гортанс, – печально произнесла Марион. – Он наверняка теперь женится на мадемуазель де ла Сутьер. Какое счастье для этой девушки! Надо же было быку погнаться за ней! На последнем балу ты была во сто раз красивее этой гордячки. Мне казалось, что Робертен заинтересовался тобой.

– Он со мной танцевал лишь один раз, а с ней четыре, – ответила Гортанс изменившимся голосом, – но с какой стати ты включаешь Робертена в число моих поклонников, милая Марион? Он слишком богат для меня!

– Ты такая хорошенькая! Все молодые люди в городе того же мнения! Ты кружишь головы, по тебе вздыхают…

– Так почему же никто не хочет просить моей руки?

– Не смеют. Первый клерк нотариуса просто пожирает тебя глазами, когда ты проходишь.

– Ах, это тот, который вечно острит и говорит каламбуры? Он только раз обратился ко мне с речью у мэра Дюмона и в присутствии всего общества пошло сострил насчет моего имени. Эта выходка принесла ему славу самого остроумного человека в городе, и с тех пор он никогда более не заговаривал со мной.

– Он действительно умен, хотя ум у него злой, – ответила Марион. – А Кроза, владелец мельницы в Омбретте, – тот, кажется, не страдает избытком умственных способностей? Разве не прислал он нам прекрасных угрей, пойманных его мельником в запруде?

– Угри к нам попали по ошибке. Несколько дней назад он сделал открытие, что дочь хозяина гостиницы получит в приданое Тюильерское поместье, смежное с его мельницей, и он уже сделал предложение этой девице, которая даже грамоты не знает.

– Постой, дай нам только закончить голубое платье! – вскрикнула Марион с наивным гневом. – А что ты скажешь о бедном Сернене? Я уверена, что он любит тебя.

– Честный человек и с душой, но мелкий чиновник с тысячей пятьюстами жалования, и, к несчастью, по всей вероятности, век свой останется на этой работе. Теодор говорил мне это недавно… Впрочем, Сернен и не думает обо мне!

– Говорю тебе, что думает, и как мог бы он не думать, когда видит тебя ежедневно и ежечасно.

Гортанс махнула рукой:

– Ах, Марион, как можешь ты питать до такой степени обманчивые мечты насчет меня и совсем не думать о себе? Дело в том, что, если нам здесь оказывают внимание, мы обязаны этим брату. Он любим всеми, его должность дает ему почетное место в здешнем обществе. Уважение, оказанное нам, на самом деле относится к нему одному. Если бы Теодора у нас не было, какую роль играли бы мы, скажи на милость? Бедные девушки без знатного имени! Да к нам все повернулись бы спиной. Кстати, о Теодоре, – прибавила она с беспокойством, – знаешь ли, Марион, ведь он никогда не возвращался так поздно. Скоро половина десятого!

– Он большой ветреник! К тому же он вечно ездит по дороге вдоль реки… но, послушай, что это?

Сестры прислушались. В конце улицы, примыкавшей к полям, раздался топот лошади, но шаг ее вместо обыкновенно твердого и быстрого казался тяжелым и медленным.

– Надо ли зажигать свечи? – спросила Гортанс, вставая.

– Нет еще, – возразила Марион, – я не узнаю нашей Кокотт.

Гортанс опять села, но обе сестры внимательно прислушивались к шуму на улице. Топот копыт медленно приближался и наконец затих перед домом.

– Боже мой, что это значит? – сказала Марион, взглянув на Гортанс.

– Ничего не значит, – ответила младшая сестра, стараясь казаться спокойной, – какая-нибудь лошадь прошла мимо дома.

– Да нет же, она не прошла… она стоит у дома… слышишь?

Действительно, в эту минуту послышался стук копыта о мостовую, и вслед за тем раздалось глухое и жалобное ржание. Сестры уже не могли более владеть собой. Не говоря друг другу ни слова, одна схватила свечу со стола, а другая побежала отпирать дверь на улицу. Они увидели лошадь без седока, которая стояла неподвижно и печально смотрела на них, точно подготавливая к грустной вести.

– Я говорила, что это Кокотт! – вскрикнула Марион, бледнея. – Но, боже милосердный, где же Теодор?

– Нам пока нет повода тревожиться, Марион. Пустой случай мог быть причиной происшедшего. Кокотт – лошадь с норовом, она, вероятно, вырвалась у Теодора, и теперь брат вынужден возвращаться пешком.

– С братом случилось несчастье! – зарыдала Марион. – Он упал с лошади, его ограбили… или убили…

– Подумай, сестра, Теодор – молодой человек, сильный и храбрый, он сумеет защитить себя. К тому же посмотри, все его вещи целы: вот плащ, вот книга.

– Но сумки пусты! – вскрикнула Марион. – А Теодор должен был сегодня собрать много денег в Салиньяке. Пресвятая Дева, сжалься над ним и над нами!

Гортанс хотела ответить, что брат мог получить деньги золотом или банкнотами, но она сама в это не верила и, закрыв руками лицо, громко зарыдала. Свечка, поставленная на ступени лестницы, разливала вокруг дрожащий свет. Пока несчастные девушки изливали горючими слезами душевную тоску, старая Кокотт продолжала стоять, неподвижно устремив на них свой умный взор, будто разделяя их горе. Гортанс первой пришла в себя.