Присутствие необычайного - [21]

— Свободный ход, понятно тебе? — дошел к Уланову густой плывущий голос одного из случайных сотрапезников. — Нету мне свободного хода.

Голос принадлежал этакому «добру молодцу» — розоволицему, белокурому, хотя и не первой молодости, с аккуратно подстриженной волнистой бородкой. Замолчав, он опрокинул в себя рюмку водки, отдышался шумно и принялся есть солянку, заботливо вылавливая слоистые кусочки осетрины.

— Что же вам препятствует, Роберт Юльевич? — после долгой паузы спросил русо-рыжеватый юноша в спортивной курточке на молнии. — Дуйте до горы!

И у них опять наступило молчание: оба ели. Выхлебав тарелку, Роберт Юльевич поднял голову.

— Мои обстоятельства препятствуют. — Он поцыкал, выталкивая языком что-то застрявшее меж зубов. — Короче говоря, среда.

Юноша тоже доел свою порцию.

— А может, пятница? — сказал он.

Роберт Юльевич наполнил рюмку и, плотно обхватив мокрыми губами ее края, вылил в себя содержимое.

— Может… — он похукал, — может, и пятница. В пятницу Катя возвращается…

— В эту пятницу?! — юноша обрадовался, переспросил.

— Ну да… телеграмму прислали.

— Вы хоть встретите ее?.. С какого вокзала она?

— Будут цветы и шампанское, — сказал Роберт Юльевич; он все цыкал и посвистывал.

— Смеетесь… — сказал юноша. — Ну и тип вы, Роберт Юльевич! Все вы смеетесь.

— Да нет — плачу.

Они придвинули к себе второе, и Уланов, немного подождав — этот обмен репликами был не лишен «жанрового» интереса, опять повернулся к буфетной стойке.

2

Для Мариам было привычным постоянное внимание к ней посетителей. Если б вдруг это прекратилось, она бы обеспокоилась. И она не обманывала себя насчет истинного характера того внимания, что проявляли к ней мужчины. Так уж, видно, был устроен мир: мужчины словно бы расслаблялись в ее присутствии и становились улыбчивыми или наглели — и сама ее работа диктовала терпеливое к ним отношение: буфетчица всегда была на виду в своем соблазнительно-винном обрамлении. А своей работой Мариам приходилось дорожить, как ни сложно порой складывались ситуации. От нее требовались и постоянная бдительность — она отвечала за каждую бутылку, за каждую плитку шоколада, и прямо-таки дипломатический талант: умение ладить с администрацией и умение избегать конфликтов с «гостями», среди которых попадались и вздорные жалобщики, и охотники выпить, не заплатив. Но уйти отсюда Мариам могла только в подобное же заведение — ничего другого она делать не умела, да и кое-какие возможности материального порядка сверх скромной зарплаты удерживали ее. Так трудно было оставаться безгрешной в этом пахнущем грехом воздухе, где бытовало всякое: и обсчеты, и чаевые, и плутовство на кухне. Грешила по мелочам и Мариам, что было словно бы узаконенным здесь. Тем более что дороговатое шмотье, особенно импортное, как ни презрительно оно называлось, очень украшало жизнь. А затем Мариам не так уж докучало каждодневное, пусть порой бесцеремонное, порой хамоватое пьяное ухаживание. Она относилась к нему не только как к чему-то естественно присущему ее службе, ей в совсем не редких случаях становилось даже интересно и весело — ей нравилось нравиться.

Мариам отметила уже про себя, что немолодой «гость» вблизи ее стойки, хорошо одетый — костюм из дорогой материи, модная, в полоску, рубашка из валютного магазина, галстук оттуда же, завязанный широким узлом, уставился на нее, забывая о еде. И, поймав ее взгляд, искательно улыбался, явно желая прочитать в нем разрешение на знакомство. По виду, по костюму его можно было принять за актера; кажется даже, она его видела в какой-то картине. И ей сделалось любопытно… Актеры — народ не скучный, правда, избалованный и расчетливый, скуповатый, в последнем ее убедил опыт буфетчицы, но бойкий, быстрый на шутку, на забавную любезность. И Мариам тоже улыбнулась Уланову… на скользящем взгляде. Но тут за ее спиной открылась узкая дверка, ведущая во внутреннее помещение, ее позвали оттуда, и она скрылась.

А сотрапезники Уланова заспорили о своем; старший из них, называвшийся Робертом Юльевичем, проговорил своим плывущим голосом:

— Ты меня не воспитывай. Я тебя не для того позвал, чтобы меня воспитывать.

— А зачем вы меня позвали? — спросил юноша.

И Роберт Юльевич задумался, свесив голову над опустелой тарелкой, будто припоминал, зачем, в самом деле, они здесь встретились. Потом откинулся к спинке стула, был он уже заметно пьян, розовое лицо его жирно блестело.

— Ты про Прометея читал, — спросил он, — про прикованного к скале? Про титана?

— С чего это вы вспомнили? — Юноша повернулся к Роберту Юльевичу всем корпусом; Уланову был виден теперь только его затылок в курчавой светло-желтой поросли, давно не стриженный.

— А с того, Сашок, что перед тобой современный Прометей! — проговорил Роберт Юльевич без тени неловкости, его глаза влажно светились. — Скован по рукам и ногам…

— Титан, не больше и не меньше, — сказал юноша.

— А ты послушай… — Роберт Юльевич покорился по сторонам, глянул на Уланова и не ослабил, а усилил, голос: мол, послушайте и вы: — История из Шехерезады, хотя, если подумать, ничего удивительного: должно это было, рано или поздно… Словом, приглашают меня в министерство начальником управления… Персональный оклад и всякое прочее, по положению. Но главное, ты же понимаешь, главное для меня — это дело! Настоящее дело, масштаб!