Пришествие цивилизации - [50]

— Все равно ж гад припомнит нам этот подарочек! Не на плацу, так в Головомойке или в самом бараке…

Портиш опек Кирилла взглядом, словно это он был учетчиком-смержем, и вдруг заорал:

— Ну, чего стоишь, блястки выпялил?! Идем! Скоро жрать давать будут…

Кирилл тоскливо посмотрел в сторону ворот. Провалы в памяти — это плохо. Первый предвестник «пляски святого Витта»… Со Слепой дороги, издалека, уже только чуть слышно долетало буханье стальных листов платформы. Значит, никто тебя, кроме меня, не провожал: Никто. Все разбежались… Он тяжело вздохнул и зашагал вслед за сильно косолапящим Портишем. Хоть бы меня в свое время кто-нибудь вот так же проводил взглядом…

Солнце поднялось над лесом и стало слегка припекать. Последние клочки тумана исчезли, высохли намоченные росой стены деревьев-бараков, их окна и двери начали постепенно зарастать, чтобы вечером, когда все вернутся из Головомойки, вновь открыться и принять в вонючее логово на жесткие насесты нар усталые, измученные тела.

За бараком, на странном, словно обрезки белоснежного пенопласта, мхе сидело несколько человек и пинов. Безрадостное это было зрелище. Унылое. Пины забились в куцую тень барака и о чем-то приглушенно пересвистывались. Люди же понуро молчали. Кто сидел на корточках, кто полулежал, облокотясь на руку. Словно ждали чего-то. Спрашивается, чего можно ждать? Разве что утреннюю баланду…

На Портиша с Кириллом никто не обратил внимания, только Пыхчик бросил косой взгляд, когда разбитые всмятку ботинки Кирилла остановились возле его лица.

— Ну? — сказал Кирилл.

Пыхчик молча подвинулся.

Кирилл поднагреб мха под стену барака и сел. Портиш опустился рядом на колени, пошарил у себя за пазухой и достал тряпичный сверток.

— Сыграем? — предложил он, заглядывая в глаза Кириллу. В тряпице затарахтели костяные фишки.

Кирилл отрицательно покачал головой, прислонился спиной к стене барака и прикрыл глаза.

— Ну, во! А чо я тебя звал?

Кирилл только пожал плечами. Хотелось прилечь и подремать, но вытянуться было негде — с правой стороны лежал Пыхчик, а слева сидели Михась с Ларой. Лара уткнулась Михасю в плечо, в ветхую куртку и плакала. Он успокаивающе гладил ее по спине.

— Ребеночка хочу, — всхлипывала она. — Слышишь, хочу! Маленького, кричащего… Я родить хочу!

Кирилл поморщился. Опять завела! По три раза на дню… Портиш фыркнул.

— Бабе что надо? — рассудительно произнес он. — Бабе мужика крепкого надо.

Лара встрепенулась и впилась в Портиша опухшими от слез глазами.

— Ты, пенек кривоногий! — с ненавистью крикнула она ему в лицо. — Это кто — ты мужик крепкий?!

Она вскочила на ноги, Михась хотел ее удержать, но она его оттолкнула.

— Мужики! — крикнула она. — Знаю я всех вас! Все вы одинаковы!

Михась поднялся, взял ее за плечи.

— Да пусти ты меня! — она снова попыталась отпихнуть его. — Глаза б мои вас не видели! Мужики! Тоже мне!.. Вам что надо? — Она наклонилась над Портишем. — Вам только одно и надо — и довольно! Тьфу на вас!

Плевок застрял у Портиша в бороде, глаза у него налились кровью, он вскочил.

— Ты что, баба, сдурела?!.

Может, он и ударил бы, но тут из-за барака вынырнула сухопарая фигура Льоша в пестрой, переливающейся всеми Цветами радуги неснашиваемой куртке, смотревшейся в сравнении с тряпьем остальных лагерников откровенно вызывающе и являющейся не только отличительной приметой Льоша, по которой его узнавали издалека, но также и предметом зависти большинства. Льош мгновенно оценил обстановку и положил руку на плечо Портиша.

— Докатились, — сдержанно сказал он. — Уже бросаемся друг на друга, как звери…

Он сильнее надавил на плечо Портиша.

— Сядь.

— А я что, — забубнил Портиш и поспешно опустился на землю. — Я ведь ничего… Она все. Сказать, право, нельзя…

Лара снова уткнулась в плечо Михасю и, давясь слезами, что-то пытаясь сказать хрипящим, сорванным голосом, зарыдала.

— Ну что ты, что ты, — принялся утешать ее Михась, одной рукой гладя по волосам, а другой легонько похлопывая по спине.

Льош отстранил Михася, взял лицо Лары в ладони и стал массировать ей виски. Через мгновение спазм отпустил ее горло, руки безвольно, плетьми, повисли вдоль тела — она теперь только еле слышно всхлипывала, а затем и вовсе затихла.

— Вот и все, — пробурчал Портиш. — А шуму-то, шуму…

Корявыми пальцами он принялся как гребенкой вычесывать плевок из бороды.

— Да, шуму действительно многовато, — вздохнул Льош и передал Лару в руки Михасю.

— Посиди с ней немного, пока успокоится.

— А то, что она хочет ребенка, — проговорил он уже Портишу, — даже здесь, в этих условиях, не смешно и не предрассудительно. Произвести на свет нового человека никогда не было смешно. И родить его — не только высшее и прекраснейшее предназначение женщины, но и огромнейшее счастье.

— Особенно здесь, — желчно подхватил Кирилл. — Смержам на потеху…

Льош грустно посмотрел на Кирилла.

— Ты прекрасно понимаешь, что я имел в виду, — тихо, глядя в глаза Кириллу, сказал он. Затем перешагнул через вытянутые ноги Пыхчика и направился к пинам.

Пины прекратили пересвист и выжидательно повернули к нему головы.

— Привет честной компании! — шутливо поздоровался Льош и присел рядом с пинами на корточки. Ослиные уши пинов доброжелательно зашевелились. — Здравствуй, Василек, — персонально поздоровался Льош с крайним из пинов и что-то быстро просвистел ему.