Пришелец - [20]

— В первые времена нам придется туго, — согласился Гильд, — но мы дадим молодых жриц в жены воинам…

— И не будем приносить рожденных ими младенцев в жертву богам?

— Конечно, нет, — сказал Гильд.

— Но если боги разгневаются на нас?

— Чьи боги? — усмехнулся Гильд. — Боги Унээта? Игнамы? Но где они? Ты видишь их?

— Нет, — сказал Эрних, — но они там…

Он протянул руку в сторону пещеры, но Гильд слегка похлопал его по плечу и сказал:

— Мальчик мой, мы завалили все подходы к ним, и они умерли. Боги живут лишь до тех пор, пока они могут предстать перед глазами человека, но стоит человеку отвернуть от них свой взор, и они умирают.

— А боги тэумов? — спросил Эрних.

— Тэумы слишком многого просили у них, а если они не давали всего, чего у них требовали, тэумы приходили и брали сами — вот боги и разгневались на них.

— Но если бы они просто отвернулись от них?

— Они отвернулись от одних, но повернулись к другим, — сказал Гильд, — так же случится и с нами, когда мы уйдем из этих мест.

— А ты не боишься, что новые боги потребуют новых жертв?

— Нет, мой мальчик, — сказал Гильд, — жертв требуют не боги, а люди, поклоняющиеся этим богам.

— Но если теперь я Верховный Жрец, — сказал Эрних, — люди могут потребовать этого от меня, разве не так?

— Люди привыкли подчиняться Унээту, — сказал Гильд, — привыкли преклонять головы перед человеком, облаченным в мантию из вороньих перьев, — не спеши расставаться с ней.

— Я понял тебя.

В путь тронулись ранним утром, когда сплошная темная стена леса стала распадаться на отдельные стволы и человеческий глаз уже мог различить тропинку среди подножной гнили и древесной трухи. Эрних шел впереди, шурша перьями мантии, задевавшей за ветви и сучья. Следом за ним двигались воины, бесшумно ступая твердыми как камень ступнями по перепревшей хвое. Каждый из них нес по две связки легких дротиков с костяными наконечниками и по большому заплечному мешку с запасом боевых кремней, переложенных толстыми кожаными доспехами: наручниками, наколенниками, пластинами для спины, плеч и груди. Охотники несли связки ловушек, сети, копья, топоры. Дети постарше были нагружены запасами еды, матери несли малышей. Четыре молодые жрицы, положив на плечи концы длинных жердей, продетых в лапы медвежьей шкуры, несли старуху. Гильд перед дорогой опять напоил ее отваром папарра, она уснула и теперь спала, покачиваясь в такт легким шагам носильщиц. Следом шли две старые жрицы с широкими плетеными корзинами на головах. Корзины были доверху заполнены связками перьев, сухими пучками трав, корешками, мешочками из рыбьей кожи с красками и глиной, так что с виду они казались громоздкими, но на самом деле были не очень тяжелыми. К тому же старухи за всю жизнь перетаскали на голове столько всего, что эта ноша была для них вполне посильной. Гильд шел за ними, далеко выставляя вперед свои можжевеловые подпорки и легко перебрасывая сухое жилистое тело, прикрытое плащом из вытертых заячьих шкурок. Молодые охотники, старшим среди которых был Бэрг, замыкали шествие. Их ношей были большие глиняные горшки с запасами сухой рыбы и мяса. Горшки были перевязаны широкими кожаными ремнями, приготовленными для выделки пращей, а для переходов соединенными по несколько штук и перехватывавшими лоб носильщика.

Накануне вечером принесли искупительную жертву. Эрних приказал воинам срубить высокий пень с высеченным на нем ликом Двана и сам отнес перемазанного глиной идола в кратер, взвалив его на плечо. Там он спустился к чаше, подождал, пока все люди племени займут свои места в нишах, положил бревно на вогнутую блестящую поверхность, чем-то схожую с внутренностью пустой раковины, а затем окропил водой, взятой из Подземного Озера. Сухое дерево засветилось зеленовато-голубым светом, подернулось матовым слоем пепла и вдруг словно опало на поверхность чаши, обратившись в широкую серебристо-серую полосу с неровными краями. Вернувшись к пещере, воины убрали свежие щепки вокруг пня и присыпали место толстым слоем палой листвы. Так же были скрыты все следы кострищ перед пещерой и завалены сучьями и трухой мусорные ямы. И вот теперь Эрних шел впереди, стараясь выбирать широкие просветы между деревьями, чтобы воинам не нужно было работать топорами, расчищая проход и оставляя свежие отметины. Когда же избежать этого было нельзя, он первый выдергивал из-за пояса клинок, перешедший к нему от Унээта, и, отбросив на спину шуршащий шлейф мантии, высекал глубокие зарубки на стволах, преграждавших путь. Тропа давно кончилась, и теперь они пробирались через глухой темный лес, заваленный вывороченными бурей стволами, держащими в громадных многопалых лапах корневищ замшелые, вывернутые из земли валуны. Тяжелые раскидистые ветви елей переплетались над головами, образуя почти сплошной шатер, сквозь который тонкими редкими звездочками пробивался небесный свет, пятнами перебегавший по человеческим спинам. Кругом было тихо, лишь раз где-то высоко над головами протрепетал в полете клич невидимых журавлей, ухнул неподалеку пробудившийся филин да протрещал сучьями перепуганный хряским стуком топоров лось.