Пришельцы - [63]

    - Ничего они не могут, у них примитивно там все: кислотность молока да жирность определяют. Не тот профиль.

    - Пусть потрудятся. Там одна с высшим образованием есть - кумекает.

    - Не все ли равно, из каких, понимаешь, элементов комбайн состоял. Нет его, комбайна-то! И не будет. А машина мне понравилась.

    - Попросишь Федора, езде сварганит.

    - Не сварганит, у него теперь другие планы: последний раз богом интересовался. Он, видать, сначала хочет разобраться в духовной, понимаешь, сути человеческого общества, картошка его не занимает.

    - Оно, конечно, мужик в самую суть нацелился, ему не до овощей и корнеплодов.

    - Вот именно, не до овощей. Распыляется, нет у него программы. И запутается он, слово даю, запутается.

    - Ты скажешь тоже - запутается! Это с его-то уровнем. Смешно!

    - И ничего нет смешного. Одно дело комбайн спроектировать, совсем, понимаешь, другое - разобраться, чем мы дышим. Тут с лету-то рубеж не взять, нет. Ведь часто наши поступки лишены здравого смысла. Сами в себе мало понимаем, а уж со стороны наши страсти - темный лес.

    - Я думаю, они все могут.

    - Кто это?

    - А пришельцы.

    - Думаю, и они не все могут. Ты вот иго, ты забирай свой патефон и мотай отсюда - мне, видишь ли, некогда.

    - Ты меня обижаешь, Иваныч! - Гриша Суходолов пристально посмотрел на люстру, что висела над столом председателя, и лампочки тотчас же зажглись, телевизор засветился сперва пронзительно-белым светом, потом голубоватым, и во весь экран выпукло и ясно проявилось лицо Никиты Лямкина с жарко сорящими глазами. Никита виделся до последней волосинки на бороде, даже капельки пота виделись на узком переносье. Послышался, приближаясь и набирая густоту, хриплый голос. Лямкин читал стихи.

    ... Вижу: с птицами ранними поднимаясь чуть свет, По Руси бродят странники С незапамятных лет. От селенья К селенью, От реки до реки Бродят, будто явления, По земле чудаки...

    Читал Никита распевно и качал острой своей неприбранной головой:

    Бродят дальними странами, Жить, как все, не сумев, Неразгаданно странные И себе на уме...

    Стихи Ненашеву понравились, он собрался было что-то сказать Грише, но не сказал ничего, наверно потому, что изображение Никиты помельчало, отодвинулось, встали далеко и близко горы, до самого ночного неба бился, вытягиваясь и обладая, большой костер, смутно блестела река. Между зубчатыми вершинами гор плыла, луна - белая и круглая. У костра сидели люди, человек, на глазок, десять. Это была молодежь в новых штормовках, видать, туристы. Никита Лямкин возвышался на пеньке, в руке он держал палку, которой шуровал костер. Чуть дальше, у воды, сидели собаки. Слышно было, как цедится ветер сквозь деревья, от огня разлетались красные искры.

    - Ребятишкам лапшу на уши вешает! - Гриша Суходолов закурил папиросу и поскреб затылок пальцами? - Это он может, трепач редкостный.

    - Беседуют, чего ж, - председатель Ненашев, в отличие от главбуха, не спешил осуждать Никиту. - Отдыхают, им хорошо! Я бы вот тоже посидел так.

    - Кто же тебе мешает посидеть так?

    - Дела, мешают.

    - Отдыхать ты не умеешь, верно. И нечем гордиться.

    - Нечем, правильно, - Сидор Иванович вдруг почувствовал въяве, как речка там, на экране, пахнет рыбой, еще пахнет она тальником. Тальник имеет запах горьковатый и томный.

    - В бане уже сто лет не парились, айда сегодня, а?

    - Когда сегодня-то?

    - Да хоть счас, сами подтопим, сложно, что ли!

    - Погоди-ка! Слушай.

    Сквозь шорохи и треск донесся сперва слабо, потом и отчетливо голос Лямкина:

    - Вот выспрашиваете, товарищи, кто я? Сам не знаю. Странник я, наверно. Любопытствую. Есть у меня мечта, товарищи, написать большую поэму - исповедь, под названием "Земля". И в той поэме, я ее уже начал, поразмышлять о судьбах человечества, о том, что мы имеем и чего достигли в муках, но больше о том, что потеряно нами невозвратно, может быть, и теряется сегодня.

    Кто-то, видать, нечаянно, провел рукой по струнам гитары. Струны гудели долго и надрывно. Потрескивал сушняк в костре, сопел ветер. Никита поднял руку, требуя тишины и внимания, но в это мгновение экран подернулся пеплом, перекосился, и сразу возникла на нем городская улица. На той улице, плотно забитой автомобилями, было много людей, было много суеты и мельтешения, звучал откуда-то сверху полонез Огинского, крупным планом вдруг выплыла вывеска - золотые буквы на черном фоне - "Госплан СССР". Изображение растекалось, будто вода по стеклу, колыхнулось, и проявился тут же огромный кабинет с зашторенными окнами. За державным полированным столом сидел плотный человек, сквозь редкий и седой его волос просвечивала розовая макушка. Даже со спины было замечено, что товарищ за столом весьма раздражен.

    - Что вы имеете в виду? - спросил хозяин кабинета у кого-то.

    Видимость расширилась, и Гриша Суходолов хлопнул в ладоши. Хлопнул он в ладоши потому, что в кабинете, фривольно закинув ногу на ногу, сидел Федя пришелец и очки его сверкали весьма обличительно. Сидел он довольно далеко от стола, за которым высился товарищ с багровым и сердитым затылком.