Пришельцы - [19]

    - Сегодня поутру я, Варюха, осенился!

    - Ага, - ответила она опять, часто мигая и не поднимаясь с табуретки.

    - Водка есть у тебя?

    Она кивнула с облегчением: разговор, славу богу, ложился в привычное русло.

    - И. на стол собери: повод есть для торжественного ужина в кругу, так сказать, семьи. Бога нет, - заявил Никита, - В том смысле и виде, в каком представляют нам его клерикалы, но есть, похоже, некий высший разум, и все мы в его власти! Помидоры солёные есть у нас? Достань, пожалуйста, я до них не охотник, но смотрятся они в тарелке прелестно. Так о чем же это я? Рюмки не надо, из стаканов пить самое подходящее. Для чего я воскрес? Мое воскресенье было предначертано, и утром я осенился.

    Варя присела к столу с осторожностью, смотрела она на сожителя, неуверенно улыбаясь. Никита был всклокочен, волосы на его голове были мокры и нечесаны (недавно умывался), борода примята, рысьи его глаза блестели, как у больного.

    "Стронулся! - испугалась Варя. - На почве алкоголя и переживаний. Тут любой стронется - на том ведь свете побывал!" Она все хотела обспросить его насчет того света, но стеснялась задавать на эту тему вопросы.

    - Ты мне не поверишь, конечно, - сказал Никита весьма торжественно и посмотрел на свет водку в граненом стакане, вознеся его к самой лампочке. - Не поверишь, но вот эта бутылка, что стоит на столе, - последняя в моей жизни: с этого часа (Лямкин поглядел на будильник) - ша, сухой закон с этого часа. Всенепременно! Мне тридцать три года, и есть еще шанс послужить народу. Я задумал поэму, будет она называться "Земля". Это будет поэма философическая и многоплановая. Воспрянем же и оглядимся, пока не поздно, дорогие вы мои и глупые. Ты налей себе, Варюха, - момент наиважнейший. Да в стакан лей. Вот, ты - умница. И почему ты меня не гонишь, Варюха?!

    Варя с тихой укоризною покачала головой:

    - Да будет вам! - она обращалась к Никите на "вы", когда он воспарял и произносил монологи. - За что вас гнать-то, вы мужчина - хороший, кроткий ко мне.

    Никита опять поднял водку к самой лампочке с намерением сказать тост в прозе или стихами, но светлая мысль все как-то не прорезалась, и поэт отошел к окну, чтобы прочувствовать, найти суть глубокой перемены в самом себе, грянувшей так нежданно. Улица была темна и пуста, где-то далеко шла машина, желтый свет ее фар вздрагивал и качался, выхватывая моментами штакетник, печные трубы на крышах, траву вдоль заборов, грозовые темные тучи. В свете фар на долю секунды мелькнула бабочка, летела она рвано, вприпляс и будто убегала от беды. Доярка Варя Бровкина видела, как напружинилась спина Никиты, как он убрал руки, сцепленные на пояснице, резко повернулся и опрометью кинулся из горницы, в сенцах он, видать, надернул на ноги калоши и хлопнул дверью с такой силой, что на тумбочке опять задребезжал будильник. Лямкин тенью мелькнул во дворе, были слышны шлевки калош по мокрой земле, потом звуки заглохли. Варя пожала плечами, сноровисто вылила из своего стакана водку обратно в бутылку, а стакан точно по мерке наполнила водой из графина и приготовилась ждать своего блудня, потому что догонять его представлялось бесполезным - он был легок на ногу и, собственно, ходить-то не умел - бегал, подобно молодой лошади. Варя прикинула по часам, что сожитель ее сейчас аккурат где-нибудь в конце села, и была права: Никита уже миновал последний дом на улице Молодежной и свернул круто направо, он держал направление на поляну, отороченную ивняком: там стояла прорабская будка, и в ней располагался со своими железками геолог Витя Ковшов. Моментами Лямкин испытывал страх, и чудилось ему тогда, будто видит он сон, в котором имеет возможность ^ наблюдать себя со стороны. Никита шел, заплетаясь о калоши, за Витькой Ковшовым, преследовал его, окликал, но буровой мастер не оглядывался, спина его была широка и угрюма, на спине качался убитый лосенок,, и в его открытом глазу рдел отблеск луны.

    - Остановись, подлец! - кричал Никита во все горло. - И супостат. И браконьер! Я счас кирпичом тебя ударю. - Но кирпича не попадалось, тропинка была скользка и чиста. - До чего же ты низко пал, подлец! - Несколько раз преследователю казалось, что спина геолога бестелесна, по ней, по спине, пробегали волны, создавалось такое впечатление, будто Витька весь вроде бы приклеен к занавесу и занавес тот рябит и качает ветер.

    - Остановись, беглец бесчестный! - Лямкин в ярости заговорил стихами Александра Сергеевича Пушкина. - Презренный, дай тебя догнать, дай голову с тебя сорвать!

    Впереди проблескивал, ручей, Лямкин снял калоши, шагнул вперед с непреклонностью и по грудь ухнул в омуток. Тело ожгло холодом, неудача же прибавила ярости. Ковшов удалялся, не обращая внимания на грозные оклики как в стихах, так и в прозе.

    Буровой мастер вдруг растворился в густых сумерках, исчез. Лямкин, дивясь изворотливости пошлого браконьера, достиг прорабской будки, взбежал на крыльцо, оставляя на досках мокрые следы, бухнул со всей мочи кулаком в железную дверь, закричал опять:

    - Ты не уйдешь от меня, не спрячешься, выходи на честный поединок, убийца молодых лосей!