Пришельцы - [20]

    Железная дверь отозвалась громовыми раскатами, в закраинных дворах села прокричали петухи. В будке было темно и тихо. Никита вспомнил, что Ковшов, по большей части, уезжает на ночевую домой, в райцентр, на рабочем же месте спит в исключительных случаях. Но ведь он был, он шел по селу и нес застреленного лосенка! Разве в кустах отсиживается, подлец?

    - Возникни сию же минуту! Или коленки твои трясутся, недоносок! - последовали еще удары в гулкие двери, опять за ручьем всполошились петухи. Лямкин топтался возле будки, со штанов его текло, тело охватывал озноб, зрела в душе привычная мысль о том, что он вечный неудачник и опять тешит добрых людей.

    На самой макушке небосвода сквозь поредевшие тучи выступали звезды, проступали они густо и нестройно, как веснушки. Лямкин простонал от досады и неуюта, отжал ладонями штаны. Вода стекала по ногам, жгуче холодная. Калоши были потеряны, ноги сбиты в кровь о камни и сучки. Лямкин повернулся к двери спиной и ударил по ней задом со всей мочи, на какую был способен. Гнев его уже истаял, но тут в будке загорелся свет, косо упал на землю и высветил эмалированный таз, в котором Витька мыл ноги перед сном, а мыльную жижу забыл выплеснуть. "Здесь, значит! - со злорадством подумал Лямкин. - Сейчас я его, подлеца, обкатаю! Арестовать бы надо его? Потом и арестуем, за участковым недолго сбегать. Составим акт, понятых притащим".

    Витька Ковшов бубнил за дверью неразборчиво, но можно было догадаться, что он употребляет нехорошие слова. Лязгнул засов, буровой мастер в прихожей зажег лампочку и стоял теперь, подбоченясь, в красных плавках и нательной рубахе, новой и без единой пуговицы, лицо его порядочно запухло, намятое подушкой.

    - Ты чего это блажишь? - осведомился Ковшов довольно, впрочем, благодушно и, морщась, почесал затылок. - Добавить пришел? Так нечего добавить: портвейн давеча ребята брали, ну и вылакали, конечно.

    Никита даже застонал от такой наглости, и, ринувшись вперед, крепко ухватил Витьку за отворот рубахи, сухо притом затрещала материя.

    - Куда лосенка запрятал, убийца!?

    - Ча-вво? - Витя по первости не обращал особого внимания на то, что Лямкин в него вцепился и рвет рубаху, Витя старался сообразить, по какой такой причине дохляк набух яростью, отчего это глаза у Бороды закровянились, как стервятника. - Ты погоди, погоди. В чем дело?

    - Браконьер, ты пошлый и несчастный! Мастер легко оторвал руку Лямкина от рубахи и сказал ровным голосом:

    - У тя, Борода, белая горячка, скорую помощь вызывать надо. Хочешь, вызову? Из района вызову, у меня ж телефон в будке? Ты пока что успокойся: может, и пройдет дурь твоя. Завязывать тебе пора, пьешь много.

    - Лосенок где? - Лямкин с безрассудным отчаянием бросился вперед и ударил Ковшова по скуле, - Я тебя под суд отдам, сволочь!

    - Ты воскрес, да?

    - Ну, воскрес.

    - Я тебя опять покойником сделаю - держи! - кулак мастера, дюжий и тугой, угадал поэту по носу, из глаз страдальца нашего фонтаном прянули искры разнообразного цвета, тело его поплыло в темную пустоту. Лямкина развернуло Несколько раз вокруг собственной оси, он смаху угодил в таз, наполненный, как было сказано, мыльной водой, сел в него, сперва покрутился волчком, потом поехал прямо, подпрыгивая на неровностях, ехал он так до тех пор, пока не уперся в березу. Небо падало и кружилось, из носа сочилась теплая кровь.

Глава шестая

1

Поезд прошел близко и содрогнул гору.

    Пришелец сидел на высоком голенастом стуле и пристально смотрел в экран, упятнанный огнями, которые то гасли, то зажигались опять. Выстраивались в линии и рассыпались.

    Поезд удалялся, его колеса выбивали на рельсах звонкую дробь. Где-то падала, ударялась о камень вода, шелестел песок, стекающий по стенам пещеры; в склеп просачивался ветерок, немощный, как усталое дыхание, он приносил запах росной травы и болотной тины. Только что пришелец наблюдал злоключения Никиты Лямкина. Поведение этого землянина не укладывалось в схему. После некоторого размышления пришелец сделал вывод о том, что события хоть и выбились из-под контроля, но имели свою логику: так могло в принципе случиться, и каждый играл отведенную ему роль. Один не выдержал психологических нагрузок последних дней и начал галлюционировать. Приборы не предсказывали опасности. Впрочем, Лямкин и все, что с ним связано, уже не интересовало гостя и не давало повода для угрызений совести: свершенное нельзя было назвать насилием над личностью, пришелец поторопил события, только и всего; Лямкин мог постичь свое назначение, но мог бы и не поспеть этого сделать, потому чту" жизни отмерено ему мало. Пришелец был погружен в думы, он вспоминал и, насколько это было возможно, проникал в свое прошлое.

    ... Он открыл глаза однажды, лежа в таком же вот саркофаге, что стоит теперь в пещере, и увидел большое серое лицо, склоненное над ним.

    - Вот ты и здесь, - сказал Неизвестный. - Скоро - в путь. Полежи немного, у тебя кружится голова.

    - Это всегда так - кружится голова?

    - Всегда.

    Он появился на свет, наделенный знаниями, он был готов действовать тотчас же и выполнять предписанное. Он умел все, что ему положено было уметь. И не больше того, потому что остальное ему откроется, когда наступит Час Посвящения. У него были короткие минуты на свидание с Родиной, где он возник для жизни и занесен в Книгу Бытия под индексом ФИ-123. Он имел в памяти Первую Заповедь, и она гласила: "Есть Творцы, есть Скитальцы. Ты - Скиталец. Мы воссоединимся, когда наш. поиск увенчается успехом. Ты пройдешь через Посвящение, когда настанет срок. Ты - Скиталец.