Пришёл солдат с фронта - [66]
Дискредитации этого чувства способствовал наш великий «пролетарский» писатель Максим Горький, утверждавший, что жалость унижает человека. Эту «истину» помогали усвоить учителя литературы в советское время.
Вместе с тем тётя Настя не была слабым человеком и, когда надо, могла проявить твёрдость характера, постоять за себя и за других. Если ей не нравился поступок человека, она не стеснялась спокойно, в не оскорбительной форме, сказать ему об этом.
В относительно молодом возрасте у неё был обнаружен сахарный диабет в тяжёлой форме. По предписанию врача ей необходимо было соблюдать диету, временной режим питания и делать инъекции инсулина. Инъекции она научилась делать сама. Одноразовых шприцов тогда не было. Поэтому инъекциям предшествовал процесс стерилизации шприца путём длительного кипячения. Все медицинские предписания она выполняла пунктуально. Поэтому, независимо ни от каких обстоятельств, в доме строго соблюдалось время завтрака, обеда и ужина. Я думаю, что благодаря этому педантизму тётя Настя дожила до глубокой старости без осложнений, свойственных сахарному диабету.
Разумный педантизм, пунктуальность присущ в той или иной степени всем Станчицам. Это, несомненно, полезное качество, противоположное небрежности, привычке всё делать кое-как.
Во время существования летнего и зимнего времени у тёти Насти на стене висели двое часов. Одни часы, как положено, переводились на летнее или зимнее время, чтобы можно было пользоваться телевизионными программами и вовремя пойти на работу, а другие показывали неизменяемое время. Существование вторых часов тётя Настя объясняла так: «Это часы для курю Они ведь привыкли, что их кормят в одно и то же время».
У тёти Насти был брат Николай Станчиц. Он погиб на фронте в первые годы войны. Его жена, Ольга Матвеевна, осталась в это тяжёлое время одна с двумя детьми: Леной и Лёвой. Тётя Настя предложила взять себе на воспитание, а фактически удочерить Леночку. Ольга Матвеевна согласилась, и тётя Настя обрела себе дочку. Это было для неё счастьем, потому что своих детей она иметь не могла. Тёте Насте тогда не было и сорока лет.
До поры до времени всё шло хорошо. Лена выросла, вышла замуж за парня из Торжка, у них родилась дочка Оля, а затем и сын Саша. Оля много времени проводила у тёти Насти в Кузьмовке. Во время своего отпуска в Кузьмовке часто гостила и Лена. И тут тётя Настя стала замечать, что Лена тайком выпивает. Она как-то даже обнаружила тайник, где была спрятана недопитая бутылка портвейна. Он находился в сложенной у стены дома поленнице дров. Все увещевания тёти Насти оказались бесполезными. Лена была уже настоящей алкоголичкой. К выпивке её приучил муж, который любил выпить, но сам алкоголиком не был. Он водил жену к наркологам, но они не смогли ей помочь.
На этом несчастья не кончились. У Оли появились приступы эпилепсии. Врачи в Торжке и в Калинине (теперь это Тверь) не могли избавить её от этого недуга. Из телевизионных передач я узнал, что в Ленинградском институте мозга операционным путём излечивают от эпилепсии. Мы предложили Лене привести Олю к нам в Ленинград с направлением в институт мозга. Так она и сделала. Олю положили в клинику института. Что с ней там делали, я не знаю, но припадки не исчезли Так они и уехали к себе в Торжок.
Оле становилось всё хуже и хуже, а Лена окончательно спилась и в результате умерла от алкогольной интоксикации. Отец Оли был вынужден поместить дочь в больницу для хроников в городе Удомля. Через какое-то время она там и умерла.
Тётя Настя стойко пережила все эти трагические события. Она была сильной женщиной, достойной своей фамилии. Иногда стойкими могут показаться просто бесчувственные люди, но это не тот случай. Более чутких к чужому горю людей, чем тётя Настя, я редко встречал в жизни.
Жизнь продолжалась. Мы помогали тёте Насте посылками с продуктами для диабетиков. То же делал и мой двоюродный брат Борис Станчиц, сын дяди Афанасия. Присылала ей посылки из Риги и сестра Наталья.
После всех несчастий каждый наш приезд в Кузьмовку был особенно радостен для тёти Насти и Михаила Борисовича.
Михаил Борисович был совсем не похож на учителя, даже сельского. Внешность у него была мужицкая, крестьянская. Он даже немного подыгрывал своему облику манерой говорить «по-деревенски». Он был немногословен и больше любил задавать вопросы и слушать, чем говорить. В молодости мне очень нравилось отвечать на его вопросы о международном положении, о науке и прочих вещах. Моему самолюбию льстило, что взрослый человек интересуется моим мнением. Я казался сам себе очень умным. А Михаил Борисович подбадривал меня репликами вроде: «Вот ведь оно как, а мы тут сидим в деревне и не знаем, что вокруг творится». Всё он прекрасно знал — читал газеты, выписывал журналы, слушал радио. Ему просто хотелось доставить мне удовольствие, а заодно позабавиться тем, как я «распускаю хвост». Михаил Борисович был умным и весьма ироничным человеком. Я это понял, когда повзрослел и сам поумнел. Беседы с Михаилом Борисовичем продолжались, но теперь уже это был разговор двух взрослых людей.
