Природа сенсаций - [9]

Я познакомил тебя с ними: приятно было привести тебя в приличное место. Приятно было прийти в приличное место с красивой девушкой. Таким образом, я дважды самоутверждался: вот какие у меня друзья — говорил я тебе; вот какая у меня подруга — сообщал своим друзьям. Рядом с тобою, как и рядом с ними, я словно стоил больше. Моя жизнь начинала казаться мне проходящей наравне с другими (еще чуть-чуть, еще один подход, и штанга моя…).

Рассказывая о том, что случилось со мною, я начинаю понимать ценность молчания. Я понимаю, что говорить означает лгать.

А ложь — та форма зла, от которой в жизни наподобие моей происходит большинство бед.

Я не столько самоутверждался, приведя тебя в дом, другом которого я был, не столько торжествовал, сколько опасался, что мы все четверо утонем в скуке. Не найдется, о чем говорить. Ящик может подвести — фестиваль народных песен, новости оттуда, новости отсюда, приветы с картофельных полей.

И вы, красивые, сидите, скованные одной цепью, и я сижу, думаю о том, что левый передний амортизатор совсем никуда и надо его менять, а стоит это недешево, то есть надо вечер или два катать по Москве пассажиров, занимаясь чем легко и правый амортизатор угробить. Тут я вспоминаю о тебе: надо катать не пассажиров за пятерки и десятки, а тебя, за любовь.

Слова немногого стоят, и мысли тоже. Потому что я сказал, что думая о передней подвеске, а думал о тебе. Но на самом деле — не думал. Честней всего сказать так: я сидел неподалеку от тебя, на диване. Расковыривать эту фразу на предмет поиска неточностей будет уж только шизофреник.

В тот самый вечер я занял у Автономова пятьдесят рублей, для амортизаторных дел. Широкая бумажка с фиолетовой банковской закорючкой в углу. Не новая.

Но купюра эта мне не понадобилась (у нее была совсем другая роль). Когда мы с тобой вышли из звездного подъезда — я держал тебя за руку, чтоб не утратить контакт, — ты сказала, чтоб я отвез тебя домой.

— Я думал, мы ко мне… — пробормотал я.

— Ну я не могу сегодня, понимаешь?

И вот, в начале одиннадцатого я отъехал от твоего дома (на окраине, плоский, белый, с кем ты там сосуществуешь, не знаю), и мне сразу повезло: я поймал двоих в Домодедово. И обратно привез бородача с парашютной сумкой, набитой какими-то твердыми тяжелыми вещами.

Таким образом, амортизатор я заменил, автономовские полсотни не тронув. Это случилось следующим утром, а днем я поехал к нему на работу, отдавать долг.

Поднялся по мраморным лестницам, среди бегущих красавиц, тебе подобных. В комнатенке с надписью на двери «Кафедра СКРЮ» дама с синими волосами предложила мне подождать.

Минуты шли, я извлек купюру, попросил синеволосую передать ее Автономову.

— Нет, вы подождите, подождите. Сейчас звонок, и уж если он до звонка не появится… — настаивала дама.

Я рассказываю все так подробно, чтоб объяснить, каким образом я нарисовал на пятидесятирублевой бумажке муху.

Вот и объяснил. Я сидел за автономовским столом, вертел в руках деньги… Тут же лежала ручка. Я попробовал — фиолетовая. А крючок на купюре как раз и был — половина мухи — глаз, крыло. И я дорисовал вторую половину. После чего оставил деньги и вышел.

На повороте коридора я столкнулся с Милой Автономовым.

Он сказал, что уходит, но за деньгами забежит.

Я катил вниз по метромосту, когда меня обогнала автономовская машина. Я шел в правом ряду, я езжу медленно, лениво — когда один, то есть почти всегда.

И в обогнавшей меня машине я увидел тебя. Потом заметил номер: 32–33, автономовский, позагадочней моего, с цифрами большей магической силы. Ты сидела рядом с водителем и ехала так, как ездят девицы, то есть куря сигаретку.

Нарушив правила, рванулся из своего ряда за вами вслед. Между нами были три машины, и обогнать их было невозможно. У светофора, в ожидании зеленого огня, я заметил, что руки мои дрожат. «Догоню», — говорил я себе.

К следующему светофору я обошел только такси, ведомое злобным человеком в кожаной шляпе.

За перекрестком остановили.

Красавец капитан стоял у желтого мотоцикла и рассматривал мои документы.

Потом он спросил:

— Куда спешим?

— Девушку у меня увозят, — ответил я.

— Объясни-ка, — попросил капитан.

И я объяснил.

И тогда капитан взял микрофон притороченной к мотоциклу рации и сказал:

— Седьмой, я четвертый. Тормозни, проверь 32–33, бледно-бежевый.

Он вернул мне документы, а когда я садился в машину, подошел и сказал:

— Но вообще-то они не стоят риска.

— Кто — они? — спросил я.

— Бабы. Друзья. Люди.

— А кто стоит?

Капитан пожал плечами, затем ответил медленно:

— Бог.

От седьмого поста до четвертого было три светофора. Ко второму я понял, что вся моя надежда заключена в том, что я ошибся и в автономовской машине была не ты. Некто, похожий на тебя. Аспирантка, допустим. Дочь заведующего кафедрой.

И тогда я свернул во двор, пробрался мимо помоек, турников и детских площадок и через арку выехал на набережную.

И на дальнейшем пути я не видел ничего такого, чего не хотел бы видеть. Впрочем, чушь — видел разбитую машину. Об столб, такая из нее вышла консервная банка.

***

Через два или три дня ты позвонила и приехала сама.

Подозрения, думал я, стерлись легко, как ластиком, а загадки… Ну кто заставляет их решать?