Природа сенсаций - [12]
— Это с тобой — творится, — ответил я.
Я стоял спиной к закату, спиной к окну без шторы, и Марина почти не видела моего лица и вглядывалась, вглядывалась, словно не узнавала или хотела спросить о чем-то запретном.
В комнате я подсел к Кларе.
— Ну что? — спросила она сочувственно.
— Ни черта, — ответил я. — Станцуем?
Она засмеялась.
Мы станцевали. Стало жарко.
Один раз я мельком заметил недобрые и как бы посветлевшие синие глаза Марины, но в целом она не обращала на меня внимания; она держалась хорошо. Это, честно признаться, в ней и нравилось.
В коридоре висел незабвенный плакатик: два человека пожимают друг другу руки, стоят спокойно, только один из них охвачен пламенем, горит.
Перед плакатом остановившись, я и услышал слова Марины:
— Поедем-ка. Или ты остаешься?
И мы тихо ушли, не простившись ни с кем, кроме хозяина, о котором я мало что знал.
За свежевыстроенными протяженными корпусами открылось шоссе. У светофора с нисходящим звуком тормозили машины.
Невдалеке слышна была и видна железная дорога.
— Поедем на электричке, — сказал я.
Мы поднялись на пустой, по-железнодорожному плохо освещенный перрон. Крашено все вокруг было суриком и охрой.
Мы не успели подождать, поскучать, переглянуться; сразу поехали. Поезд двигался по насыпи, и разверзались под нею длинные ряды фонарей, и под ними на крышах и плоскостях лежали блики. Часто шли остановки — все похожие платформы, но на каждой следующей свет был тусклей и тоскливей, не от ламп исходил, а в них втягивался. Сутулые люди ждали на темных скамьях.
Я все старался разглядеть свое отражение в окне, но оно размывалось, сбивалось.
— Кто, — спросил я, — был тот человек, с которым ты сегодня выходила из дому?
— Ты, — сказала Марина.
— Нет, раньше. Часа в три.
— С чего ты взял?
— Я видел. Он уехал на машине цвета плесени.
— У тебя что-то с головой. Я не знаю такого цвета.
Вагон покачивало, поезд въехал на мост, двигался над улицами, внутри которых текли огоньки машин. Вокруг были дома и окна. Город выглядел оживленно.
— Я видел, — подумал, а потом и повторил я.
Над вокзалом горели сизые буквы: «МОСКВА».
Через площадь мчались, сквозя меж такси, мотоциклисты.
— Завидую, — сказал я.
— Чему?
— Как же… Мотоциклисты мчатся… Им сам черт не брат. Ночью пьют на вокзалах кофе. Мотоцикл им как дом.
— Так купи мотоцикл.
Мы шли к Садовому кольцу, по улицам с ветвящимся и путаным движением, переходить их было трудно. Шли мимо и между двух близкостоящих высотных домов. Окна светились разными цветами, и разными цветами мигали светофоры и машины, лениво начиналась ночь.
— Не надо думать обо мне плохо, — сказала Марина.
Просто попросила об этом.
— Я стараюсь ни о ком не думать плохо, — сказал я.
— Я знаю.
— Зачем же? Всем трудно…
У меня развязался шнурок, я остановился и нагнулся и смотрел, как Марина уходит. Розовая широкая кофта ее светилась.
Взлетали и пропадали в высоте стены, воздух был плотный и усталый после жаркого дня, и Марина двигалась, будто не удаляясь вовсе, как, например, на флагштоке флаг.
В переулке около ее подъезда стояло такси. Из машины вышли двое — женщина в белом пальто и высокий старик с тростью.
Марина обернулась и быстро, негромко сказала:
— Это мои родители.
И побежала к ним.
Они были старые, совсем старые, ее мать и отец. И понятно было то именно, что, когда их не станет, Марина еще будет такой же, как теперь, молодой; только кто тогда будет с нею рядом?
Я отошел в сторону, из тени и темноты смотрел, как Марина целует их, подхватывает сумки, и вот — они проходят в подъезд, и отъезжает машина.
Я иду по Кировской; вот — ночь, политы мостовые.
Есть планы, расчеты, возможности — и есть бульвары, монастыри, влажные улицы, и есть другие огни. Колесо вращается, и есть у него некое осевое биение.
Теперь не надо бы больше звонить Марине, не надо бы встречаться с нею никогда — ну хоть чтоб закончить на хорошей ноте. Но не звонить и не встречаться нельзя. И я не хочу выяснять, почему это так.
ПРИРОДА СЕНСАЦИЙ
Он говорит, что видит воздух; говорит, что в нем видит потоки и нити — вот если разбить яйцо, вылить его в кастрюлю с кипящей водой… образуются белковые облачка, желтковые крошки, это и будет похоже на воздух.
Смысла метафоры я не чувствую и говорю ему:
— Наверное, но я что-то…
— Нет, — перебивает он, — я не об атмосферном воздухе, а о таком, который между людьми.
— Каждый может сказать что-нибудь подобное. Я не вижу, чем твое сравнение лучше любого другого. Что оно вырывает из бессмыслицы, какую новость мира?
Он легко соглашается:
— Да, ты прав…
Мы сидим на веранде, распахнуты окна в частых переплетах. Здесь кроме нас случайная мебель и сто кактусов на полках у бревенчатой стены. Дом в два этажа, на первом спит бабушка, на втором — Наташа, которой все надоело. Бабушка час назад обыграла нас в преферанс — подчистую, в манере старых мастеров.
Человек в очках напротив меня, мой ровесник, но какой-то полумальчик, курит и смотрит в черный сад.
— Я тебе расскажу… — обещает он. — Чай еще горячий? Налей…
Позавчера Наташа убеждала меня:
— Ну, едем! Она тоже поедет, — и кивала на подругу. — И будет один наш приятель…
Но подруга осталась в городе, и вот, с непонятным Олегом мы пьем чай вместо вина.
Повесть известного китайского писателя Чжан Сяньляна «Женщина — половинка мужчины» — не только откровенный разговор о самых интимных сторонах человеческой жизни, но и свидетельство человека, тонкой, поэтически одаренной личности, лучшие свои годы проведшего в лагерях.
Меня мачеха убила, Мой отец меня же съел. Моя милая сестричка Мои косточки собрала, Во платочек их связала И под деревцем сложила. Чивик, чивик! Что я за славная птичка! (Сказка о заколдованном дереве. Якоб и Вильгельм Гримм) Впервые в России: полное собрание сказок, собранных братьями Гримм в неадаптированном варианте для взрослых! Многие известные сказки в оригинале заканчиваются вовсе не счастливо. Дело в том, что в братья Гримм писали свои произведения для взрослых, поэтому сюжеты неадаптированных версий «Золушки», «Белоснежки» и многих других добрых детских сказок легко могли бы лечь в основу сценария современного фильма ужасов. Сестры Золушки обрезают себе часть ступни, чтобы влезть в хрустальную туфельку, принц из сказки про Рапунцель выкалывает себе ветками глаза, а «добрые» родители Гензеля и Гретель отрубают своим детям руки и ноги.
Без аннотации.Вашему вниманию предлагается произведение Богумира Полаха "Возвращение Иржи Скалы".
Аннотации в книге нет.В романе изображаются бездушная бюрократическая машина, мздоимство, круговая порука, казарменная муштра, господствующие в магистрате некоего западногерманского города. В герое этой книги — Мартине Брунере — нет ничего героического. Скромный чиновник, он мечтает о немногом: в меру своих сил помогать горожанам, которые обращаются в магистрат, по возможности, в доступных ему наискромнейших масштабах, устранять зло и делать хотя бы крошечные добрые дела, а в свободное от службы время жить спокойной и тихой семейной жизнью.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В каждом доме есть свой скелет в шкафу… Стоит лишь чуть приоткрыть дверцу, и семейные тайны, которые до сих пор оставались в тени, во всей их безжалостной неприглядности проступают на свет, и тогда меняется буквально все…Близкие люди становятся врагами, а их существование превращается в поединок амбиций, войну обвинений и упреков.…Узнав об измене мужа, Бет даже не предполагала, что это далеко не последнее шокирующее открытие, которое ей предстоит после двадцати пяти лет совместной жизни. Сумеет ли она теперь думать о будущем, если прошлое приходится непрерывно «переписывать»? Но и Адам, неверный муж, похоже, совсем не рад «свободе» и не представляет, как именно ею воспользоваться…И что с этим делать Мэг, их дочери, которая старается поддерживать мать, но не готова окончательно оттолкнуть отца?..
Пространство и время, иллюзорность мира и сновидения, мировая история и смерть — вот основные темы книги «Персона вне достоверности». Читателю предстоит стать свидетелем феерических событий, в которых переплетаются вымысел и действительность, мистификация и достоверные факты. И хотя художественный мир писателя вовлекает в свою орбиту реалии необычные, а порой и экзотические, дух этого мира обладает общечеловеческими свойствами.
Повесть — зыбкий жанр, балансирующий между большим рассказом и небольшим романом, мастерами которого были Гоголь и Чехов, Толстой и Бунин. Но фундамент неповторимого и непереводимого жанра русской повести заложили пять пушкинских «Повестей Ивана Петровича Белкина». Пять современных русских писательниц, объединенных в этой книге, продолжают и развивают традиции, заложенные Александром Сергеевичем Пушкиным. Каждая — по-своему, но вместе — показывая ее прочность и цельность.
Собрание всех рассказов культового московского писателя Егора Радова (1962–2009), в том числе не публиковавшихся прежде. В книгу включены тексты, обнаруженные в бумажном архиве писателя, на электронных носителях, в отделе рукописных фондов Государственного Литературного музея, а также напечатанные в журналах «Птюч», «WAM» и газете «Еще». Отдельные рассказы переводились на французский, немецкий, словацкий, болгарский и финский языки. Именно короткие тексты принесли автору известность.
Новая книга рассказов Романа Сенчина «Изобилие» – о проблеме выбора, точнее, о том, что выбора нет, а есть иллюзия, для преодоления которой необходимо либо превратиться в хищное животное, либо окончательно впасть в обывательскую спячку. Эта книга наверняка станет для кого-то не просто частью эстетики, а руководством к действию, потому что зверь, оставивший отпечатки лап на ее страницах, как минимум не наивен: он знает, что всё есть так, как есть.