Природа. Дети - [2]

, выявляет нам лицо самой жизни, будь это цветок, собака, дерево, скала или даже лицо целого края» (т. 4, стр. 12).

Вот это «родственное внимание» и дает ему внутреннее право строить диалоги между животными, птицами, даже деревьями — их диалоги между собой и с наблюдателем. Свои очерки Пришвин сам понимал как сплав наблюдений поэта, ученого и искателя правды. Он писал в той же статье: «[...] это что-то не от поэзии есть в каждом очерке, это что-то от ученого, а может быть, и от искателя правды [...]» (т. 4, стр. 10).

В глубине пришвинского восприятия природы лежит переживание ее, как поэтической сказки. Но все же не от сказки идут диалоги животных, птиц друг с другом и с рассказчиком; они — органичный для писателя способ выражать свои отношения с природой: отношепия эти — диалогичны. Вся его жизнь художника и наблюдателя — диалог с природой[5].

В мою задачу не входит обзор и характеристика всего творческого наследия Пришвина. В этой статье (как и в других, составляющих предлагаемую книгу) я говорю преимущественно о произведениях, вошедших в круг детского чтения. К другим обращаюсь там, где это нужно для характеристики истоков и задач творчества или стиля писателя.

2

Приглядимся для начала хотя бы к очерку «Ярик» (т. 3, стр. 105; цикл «Календарь природы», ч. 2 — «Лето») об одной из собак рассказчика. Пересказывать короткие вещи Пришвина не только трудно, но и столь же бесполезно, как пересказывать стихи. Пересказать можно сюжет, ситуацию (это иногда приходится мне делать), но не языковую характерность, не способы изображения, которыми Пришвин живописует свои взаимоотношения с природой.

Итак «Ярик». Идет с ним рассказчик на охоту. По дороге с завистью смотрит на нос собаки: «Вот если бы мне такой аппарат, вот побежал бы я на ветерок по цветущей красной вырубке и ловил бы и ловил интересные мне запахи!»

На опушке Ярик «крепко обнюхал место, искоса очень серьезно посмотрел на меня, пригласил следовать: мы понимаем друг друга без слов. Он повел меня за собой очень медленно, сам же уменьшился на ногах и очень стал похож на лисицу»[6].

«Ярик [...] взглянул на меня. Я понял — он говорил:

— Они тут ночевали, а кормились на поляне [...].

— Как же быть? — спросил я».

Дождь смыл следы. Ярик их ищет.

«Запах тетеревов пахнул ему на всем ходу, и потому он стал в очень странной позе, весь кольцом изогнулся и, если бы хотел, мог во все удовольствие любоваться своим великолепным хвостом. Я поспешил к нему, огладил и шепотом сказал:

— Иди, если можно!

Он выпрямился, попробовал шагнуть вперед, и это оказалось возможно, только очень тихо. Так, обойдя весь куст кругом, он дал мне понять:

— Они тут были во время дождя.

И уже по самому свежему следу повел, касаясь своими длинными волосами на хвосте самой земли.

Вероятно, они услышали нас и тоже пошли вперед,— я это понял по Ярику; он мне по-своему доложил:

— Идут впереди нас и очень близко».

Полное взаимопонимание между собакой и ее хозяином! «Ярик сделал свою последнюю мертвую стойку». Тут мелкое как будто происшествие. Ярик крепко стиснул челюсти, чтобы не «хахать» и «только маленький кончик языка, не успевший вовремя убраться в рот, торчал из-под губы, как розовый лепесток. Комар сел на розовый кончик, впился, стал наливаться, и видно было, как темно-коричневая, словно клеенчатая, тюпка па носу Ярика волновалась от боли и танцевала от запаха, но убрать язык было невозможно: если открыть рот, то оттуда может сильно хахнуть и птиц испугать».

Этот эпизод вовсе не так незначителен, как может показаться. Писатель выражает состояние охотничьей собаки в «мертвой стойке». Ее ничто не может отвлечь от дела, которым она занята,— и комара на языке приходится терпеть, чтобы не вырвался звук изо рта.

У охотника и его собаки возникают сложные взаимоотношения с новыми действующими лицами: тетеревиной маткой и ее птенцами. «Мы так довольно долго стояли, и, конечно, они в кусту хорошо знали, что мы стоим с двух сторон. Я сделал шаг к кусту и услышал голос тетеревиной матки. Она квохнула и этим сказала детям:

— Лечу, посмотрю, а вы пока посидите.

И со страшным треском вылетела.

[...] Большая серая, почти с курицу, птица вдруг кувыркнулась в воздухе, подлетела почти к самому Ярикову носу и над самой землей тихонечко полетела, маня его криком:

— Догоняй же, я летать не умею!»

Так Пришвин выражает в репликах тетеревиной матки мотивы ее поведения.

Интересный оттенок: успокаивающее сообщение птенцам — «посмотрю», а на деле смелый и опасный маневр!

Ярик не выдержал и, «забыв годы моей науки, ринулся [...]».

«Фокус удался. Она отманила зверя от выводка и, крикнув в кусты детям:

— «Летите, летите все в разные стороны»,— сама вдруг взмыла над лесом и была такова» (т. 3, стр. 108)[7].

Слово «зверь» здесь сигнал изменения точки зрения. Ситуация описывалась с позиций охотника и его собаки. Теперь она описывается с точки зрения тетеревиной матки; для нее Ярик — зверь.

Молодые тетерева разлетелись.

Ярик «опомнился и, виноватый, медленно стал подходить. Особенным, жалким голосом я спрашиваю:

— Что ты сделал?

Он лег.

— Ну, иди же, иди!

Ползет виноватый, кладет мне на коленку голову,