Кукушка
Невысокий лобастый юноша стоял, прислонившись к дверям лавки, и скучливо поглядывал на прохожих.
Петр Кулибин кивнул на него и зашептал:
— Сын-то, Иван, часу в лавке не усидит. Бегает от дела, как от черта рогатого. Беда!
Оглаживая бороду, покупатель сочувственно покачал головой и затеял степенный разговор о нижегородских новостях.
Приезд в Макарьев на ярмарку нынче ожидается большой. Слышно, с Кяхты, от китайских границ, идут богатые караваны, и чай будет дешев. Сибирские купцы везут мягкой рухляди — белок, куниц, соболей — против прошлых лет не в пример больше. Из-за Каспия ждут цветастые шали новых рисунков. Тянут бурлаки вверх по Волге расшивы с солью и рыбой в неисчислимом множестве. А хлеба будет не пышно: летошний урожай засуха съела.
Тут Петр Кулибин повеселел: цена на хлеб станет крепкая, а у него амбар полон. Однако радость показывать негоже. Стал жаловаться:
— До Макарьева недалече — семьдесят верст, да едут иногородние, минуя Нижегород. Путь от Москвы никудышный — непроезжий бор да болота невылазные. В неделю еле доберешься. Ярославль, Казань богатеют, каменными палатами обстраиваются, а Нижний за полвека, почитай, и вовсе не вырос.
Иван у дверей переминается с ноги на ногу. Нет конца ленивому разговору! Все медлит покупатель, не снимает перекинутый за спину пустой мешок. Как отец отвернется к ларю, муку насыпать, — быстрыми ногами можно за угол.
На бурлацком базаре нынче людно. Весна! Сбившись артелями, бурлаки калякают, поджидая купцов, песни поют, а то режут ножом из чурок затейливые фигуры. Ходит Иван от артели к артели веселый. Там сказку скажет, там певцам подтянет, а между тем и учится сноровке в обращении с простым инструментом — топором да острым ножом.
Купцы, владельцы судов, неторопливо высматривают, в какой артели подобрались мужики поздоровее. Справляются, кто пойдет шишкой — передовым. Тут нужна сила знатная. Шишка, искоса поглядывая на купца, выпятит грудь и начнет, будто от безделья, вязать узлом толстый железный прут.
Рядятся на путину с божбой и проклятиями, да прижимисты купцы: полушки не выторгуешь.
Ударив по рукам, идут в судовую расправу писать кормежную запись. В записи строгий наказ: вести судно, не просыпая утренних и вечерних зорь, без лености, притворной хвори и ни в какое своевольство не вдаваясь.
На небогатый задаток шли всей артелью покупать деревянные ложки знаменитых семеновских мастеров — резали они из баклуши добрую ложку вмиг, до ста сосчитать не успеешь. Ложки совали бурлаки за ленты валяных шляп — знак, что подрядились на путину. Потом покупали табак. Его вешали в мешочках на груди, чтобы не подмок, когда тянешь бечеву, шагая по воде. А напоследок сворачивали в трактир — мочить лямку.
Иван по дружбе ходил с бурлаками по лавкам, а у входа в кабак прощался — к вину был не приучен.
И бежал к затону смотреть на строение судов — простых несмоленых белян для сплава леса да просторных парусных расшив, с кормой острой, как нос, и плоским днищем. Тут, у строения судов, не одни плотники трудятся — и знатные кузнецы и слесарных дел мастера.
В затонах скоро привыкли к Ивану, полюбили его. Глаза у юноши светлые, радостные. Речь складная. Сам доверчив — и люди к нему с открытой душой. Не прятали от него секретов доброго мастерства. А секреты надлежало беречь: многие их постигнут — цену мастерам собьют.
Бывало, Иван, приглядевшись, берет у мастера инструмент, показывает:
— Это и ловчей можно сработать, меньше труда положить.
Откуда у мальца соображение берется! Дело ведь говорит — и без лишнего задору, с веселой улыбкой. Не поймешь — то ли учит, то ли сам учится.
Но заветное для Ивана место было над Окой. Стояла там на высоком месте нарядная церковь. И ходил к ней Иван каждодневно. Глядел вверх, на большие часы с циферблатами, обращенными на все четыре страны света. Кроме времени дня, они показывали фазы луны и движение планет. Далеко по городу разносились громкий бой и мелодичная музыка курантов.
Сторож пускал Ивана на колокольню. Приоткрыв тяжелую железную дверь, юноша взбирался по крутым кирпичным ступеням витой лестницы. Взлетали, шурша крыльями, голуби, свившие гнезда в глубоких нишах.
Далеко с колокольни видно. Внизу Ока с Волгой сливаются, у пристаней на окских островах крохотные человечки несут, согнувшись, мешки — грузят расшивы. А за Волгой — поля без края, полоска леса синеет, видны ближние деревни.
И на всю ту красоту Иван не смотрит. Она привычна: с края оврага, у родного дома, — тот же вид. Закинув голову, вглядывается он в устройство часов. Мерно вращается великое множество колес — иные крутятся побыстрее, у иных еле заметен ход. А есть и такие, что весь час неподвижны, просыпаются только для боя. Можно разобрать — механизмов несколько. Один движет стрелки часов, другой управляет планетным календарем. Для боя и музыки механизмы особые. А как они сочленены — не разглядеть.
Спускался Иван с колокольни в густых сумерках. И казалось, что громким, торжественным боем вещали часы: тайна наша крепкая, не постичь ее. Важно помолчав пятнадцать минут, часы заливались громким смехом колокольчиков — где тебе, где тебе! — словно весь Нижегород над Иваном смеется.