Принцип Портоса, или Последний свидетель - [9]

— Может, он еще живой? — с надеждой в голосе добавил папа. — Она!

— Может, она еще дышит? — пролепетала Сашка, захлебываясь слезами.

— Может, ей искусственное дыхание… — вспомнил я.

— Как вы… — студентка поглядела в смеющееся лицо боцмана, — вы сказали… трупа?! — и перевела взгляд себе под ноги. Перевела она этот самый свой взгляд и, слабо пискнув, грохнулась на траву в обморок. Вот тебе и стишки… Разлеглась рядом с покойником, мешая тому дышать.

— В обморок… — рассмеялся странным голосом папа. — Кто еще? Все в обморок. Все!

И тут Витька сказал такое, что я действительно тоже чуть не загремел в обморок.

— Наша мама, — сказал Витька и побледнел.

У меня изморозью покрылась спина — как же я сразу не разглядел мамино платье? Значит, она вечером приехала сюрпризом из Кисловодска и наткнулась в саду на папину пулю?!!

Ну, тут папа бросился к покойнику! Тут мы все бросились в надежде на чудо. И представляете — свершилось!

— Наташкино платье, — прошептал папа, поднимая с земли мамино праздничное платье. — Сам дарил. Не-ет… Сам деньги давал. Но откуда?!

И тут до меня дошло, как до жирафа, и до Витьки тоже дошло, потому что вижу, он белеть перестал: это же то самое платье, в котором Витька изображал Анжелику. Или мулатку?

Знаете, как сразу у меня легко сделалось на сердце? Будто камень с души свалился… Честно. Сразу так захотелось вмазать Витьке в глаз, что просто руки зачесались. Ну, думаю, ты у меня алфавит забудешь и до пенсии вспоминать будешь, как отдельные буквы называются! И вмазал бы, да сейчас нельзя, поскольку все и так нервные, как я не знаю что…

Потом мы откачивали Марию Перевалову. Сначала ее все хлопали по щекам. Затем на этот шум подошел Петька-радиотехник и сказал, что с некоторых пор он лучше знает, что Маше нужно. Оказывается дуть на нее нужно. Петька стал дуть, и Машка очухалась. Очухалась и стала доводить папу до ужасного состояния своими расспросами о том, куда мы спрятали покойника, пока она валялась без сознания. А мы ее убеждали, что трупа не было. Она не поверила, но переключилась на дядю Тома, на черненького, как мышиный ребенок, и понесла такую ахинею, что все единогласно пожалели, что она не валяется в молчаливом обмороке. А Петька заинтересовался неграми. Только теперь и папа, и дядя Витя были уверены, что это были не негры, а женщина с ребенком. Особенно горячился дядя Витя. Понимаете, почему? Вот именно. Из-за сардинки… Эх!

Дошли до выстрелов. Петька спросил, где сейчас оружие. Папа вспомнил, что до последнего времени держал ружье в руках, а теперь оно исчезло.

— А-а!! — зажимая рот ладонями, воскликнула Мария. — Это мне напоминает один детектив. И сейчас нас… по очереди… начнут… — И тут Мария опять упала в обморок.

Все решили, что пусть пока полежит, и принялись искать ружье. Мы с Витькой в один голос заявили, что оружия не брали, и нам почему-то поверили. Тогда Сашка (вот он, последний свидетель!), трясущаяся под своим одеялом, сказала, что папа выбросил ружье, когда все подумали, что уже убили человека, а теперь, когда оказалось, что еще не застрелили, ей, Сашке, Хочется побыстрее убежать в дом, а то она тоже видела в одном фильме, к чему приводит небрежность с оружием.

— Как это выбросил? — удивился Петр-радиотехник папиному поступку.

И Сашка махнула рукой, как сеятель пшеницы по весне:

— Вот так!

— Да вы что здесь?! — схватился за голову Петр. — Когда извлекут пулю из убитого инкассатора и в лаборатории выяснится, что стреляли из вашего оружия, как вы оправдаетесь, что не грабили банк?! А? Некоторые оправдывались — до сих пор сидят… Где ваше алиби?

Вот что сказал Петр. Всем стало страшно. Особенно папе. Он схватился за голову, потом схватил Сашку за плечи и стал трясти ее, как дерево, с которого что-нибудь должно было свалиться. Какой-нибудь фрукт.

— Где ты, девочка, видела? Куда я кинул ружье?

— В крапиву, — произнесла Сашка, — под забором! — И стала гордо наблюдать, как мы полезли со всех сторон в крапиву. И, думаете, нашли? Фиг! Даже когда радиотехник фонарик притащил. Нашли, когда всю крапиву извели, совершенно в другом месте. Ружье лежало под яблоней.

Тут опять очнулась Мария, хоть на нее никто не дул и вообще не прикасался, и сказала, что с нее довольно. И с нас тоже было довольно. Физически мы представляли страшное зрелище: грязные, поцарапанные, словно геологи, вернувшиеся на базу с городской помойки. Одна Сашка не замаралась… Ну вот. Потом мы кое-как поставили рухнувший штакетник на место и отправились по домам.

Брякнулся я в постель и сразу провалился в сон. Снился мне дождь. И пчелы. Большие листья подорожника. Теплые лужи. Ветер. Мокрая синяя трава. Зайцы какие-то снились, ухмыляющиеся. И счастливая Сашка. И на лице у нее плясали веснушки… А ветер их сдувал, слизывал. И игрушечный наш город, чистый и умытый, простирался вокруг. Только что проехали поливалки. И на душе у меня было необыкновенно весело… Все вокруг цвело, и сквозил ветер, путаясь в ногах и мешая идти. Продувал нас насквозь. Того и гляди унесет! Синяя трава тонко звенела и дрожала, когда по ней ударяли дождевые капли. И оглушительно болтали птицы. Только вот трубач… Куда исчез трубач? Ага. Он на дальнем болоте охраняет лягушей и не принимает участия в болтовне. Как же — он прима! Он трубит только два раза в году. Но второй, осенний, концерт у него всегда получается лучше. И тогда люди, запрокинув головы, выискивают среди низких туч печальный клин покидающих родину журавлей.