Принцип Портоса, или Последний свидетель - [5]

— Жалко банок. Останемся без варенья, — говорю я.

— Без ущерба — это не приключение, а цинизм, — шепчет Витька, но по его голосу чувствуется, что варенья ему тоже жалко.

А на следующий день я проснулся первым. Я всегда просыпаюсь раньше Витьки, так как я «жаворонок», а он — «сова». И хотя солнце недавно встало, вся трава и все крыши уже нагрелись, все дисциплинированные люди давным-давно работали, все длинные тени превратились в короткие, и лишь в самых укромных уголках блаженствовала живительная сырость и прохлада… Как мы ее будем проклинать осенью!

Я посмотрел в почтовый ящик — письма не было. Папа уже куда-то уехал на машине. А вдруг в милицию с нашим посланием? Одно только успокаивало — папа в милицию не верил. Как и в сберкассы. Он вообще у нас скептик.

— Эй, сосед! — позвал меня от забора дядя Витя. — Меня твий батько попросил поберечь Дом, пока он ружье зарегистрирует в милиции.

— Да?

Дело принимало скверный оборот, именно такой, о котором мечтал Витька. Поэтому я тут же его разбудил и обрадовал последними новостями.

— Это уже на что-то похоже, — процедил Витька, одеваясь. — Появляется огнестрельное оружие. А то я уже начинал чувствовать себя дураком.

Позавтракав, Витька схватил сачок, большой посылочный ящик и умчался. Вскоре приехал папа. И не один. У ворот рядом с выгруженными чемоданами стояла девчонка в бело-синем полосатом костюмчике.

— Максим, — торжественно произнес папа, доставая из машины ружье в чехле, — тут нам письмо пришло. Прочти. — И дает мне Витькино письмо.

Я прочитал и говорю:

— Шутка.

— Я тоже так думаю, но береженого Бог бережет. Кстати, едва не забыл, это Сашка, — кивнул папа в сторону ворот. — Утром телеграмму принесли. Наша дальняя родственница из Славутича. Встречать ездил. Если вы, мерзавцы, будете ее обижать, всех перестреляю. Я теперь нервный. Покажешь ей где и что, понял?

— Как не понять… — вздохнул я, а сам подумал: «Нам только еще девчонок не хватало в момент ограбления. Визжать было некому, так прислали».

Я показал Сашке ее кровать и перетащил чемоданы в дом. Потом вывел Сашку на крыльцо:

— Гуляй. А на папу не обращай внимания, он со вчерашнего дня нервный.

— Почему? — поинтересовалась Сашка.

— Грабят.

— А-а… — понимающе кивнула Сашка.

В этот момент из-за угла показался Витька с перекошенной физиономией и посылочным ящиком, который он держал в вытянутых вперед руках так, словно ящик мог его запачкать или укусить. Заметив меня в обществе незнакомой девчонки, Витька круто повернулся и хотел удалиться.

— Не бойся, — остановил я его. — Это к нам родственницу прислали из Славутича. Будет у нас жить.

— Да? — Витька опять круто развернулся, невежливо отодвинув всех с дороги, проскользнул в дом.

— Какой-то он неразговорчивый, — заметила Сашка.

— Он тоже нервный.

— Почему? — удивилась Сашка.

— Грабят нас..

— А ты? — спросила Сашка. — Нервный?

— Пошли лучше клубнику есть, — предложил я.

— Прямо с грядки?! — опешила Сашка. — Немытую? Это же опасно!

— Как это? — удивился я.

— Ну, немытая же, грязная!

— А-а-а… У тебя хобби — гигиена…

Я сразу потерял интерес к занудливой девчонке и пошел смотреть, что там замышляет Витька. А Витька уже пел от радости. Впустив меня, он выглянул в коридор и, удостоверившись в отсутствии «хвоста», закрыл дверь на щеколду.

И опять запел.

— Любит, любит Бармалей всяких маленьких детей, — пел Витька, доставая из посылочного ящика бельевыми щипцами, теми, которыми мама переворачивает кипящее белье, змею.

— Вот! — Витька прищемил испуганной рептилии утюгом хвост. — Может, мне тоже противно, — он прижал голову змеи толстым томом Большой Советской Энциклопедии, — но только что это за ограбление без ядовитых тварей?

Затем Витька достал с полки банку с разбавленной желтой гуашью и кисточку:

— Ничего, поползают полосатыми — не убудет. Гуашь легко водой смывается. А то, какую книгу ни возьмешь, всюду, где большие деньги, появляются всякие змеи, крокодилы, пираньи… Противно! Но правила есть правила.

Тут мне стало не по себе. Даже еще хуже. Я просто прилип спиной к двери. А Витька заметил мое состояние и говорит:

— Да не бойся, это ужи. Придется нам их перекрашивать в африканских гадюк. Я про таких у Даррелла, кажется, читал. Про ядовитых, желто-полосатых.

— Знаешь… Я лучше на улицу. Ты лучше сам. — И я быстренько удрал. Вот такие дела.

За обедом ни папы, ни Витьки не было. Я ковырял вилкой вермишель по-флотски и брезгливо морщился: вермишель напоминала мне даррелловских змей. Зато Сашка проявила свои чистюльские наклонности в полном объеме. Руки она вымыла несколько раз с щеткой и удовольствием, как хирург. Редиску Сашка перемыла на два раза, хотя я мог поклясться, что та и до мытья блистала чистотой. Что и говорить, к концу обеда манерная девчонка ничего, кроме раздражения, у меня не вызывала.

— Тебя где учили так жить? — спросил я. — А если воды поблизости нет, а кушать очень хочется?

— Видишь ли, что нельзя помыть, то лучше не кушать.

— Да-а?! Подохнуть с голода в окружении немытых продуктов? — поразился я.

— Ну, вначале, наверно, лучше потерпеть… — предложила Сашка.

— А потом?

— Если все равно умирать, так можно, наверно, и съесть… Да? Тогда уж какая разница, от чего помирать? Да?