Принцип Полины - [52]

Она глубоко вдыхает:

— Судье по делам опеки. Еще раньше, когда врач засвидетельствовал, что он «здоров душевно и телесно», он назначил меня опекуншей в случае своей недееспособности. Вот так до меня и добрались.

Сглотнув, она прижимается своим лбом к моему.

— Знаешь, откуда он ехал, когда попал в аварию? Из Лозанны. Он хотел объяснить моему сыну, что я… что его отец меня бил, что я никогда ему не изменяла и что… в общем, правду, — заканчивает она, подавив рыдание. — Чтобы Себ согласился увидеться со мной.

Я крепко обнимаю ее. Не знаю, что сказать.

Лепечу:

— Но… разве он не жил в Бельгии?

— Нет. Это было для отвода глаз. Он скрывался здесь под вымышленным именем. Я все узнала, когда нотариус передал мне документы. Это и еще… много всего.

Я зарываюсь носом в ее волосы. На крестинах сына она назначила нас теневыми крестными.

А я — как поступил я с этой ответственностью? Моего неофициального крестника я попросту сбросил со счетов. Вычеркнул из памяти, чтобы воспоминания о Полине закончились нашей ночью в Оксфорде. А Максим — тот под угрозой Альцгеймера отправился выполнять свой долг. Я спрашиваю:

— Почему ты не связалась со мной раньше?

— Я не знала, что с тобой сталось, Куинси. Твой издатель тоже. Только Максим был в курсе. Приехав в Париж на конгресс Гугла, во вторник, я в очередной раз разбирала его досье и случайно нашла касающиеся тебя данные. Все было закодировано…

— Полина… ты взламываешь серверы Министерства финансов, а номер телефона из красного списка[42] найти не можешь?

— Я была не готова, — шепчет она, направляясь к дверце машины.

Я удерживаю ее:

— А сейчас ты готова? К чему?

Она круто разворачивается и, глядя мне прямо в глаза, выпаливает:

— Себ был молодцом, настоял, чтобы дед с бабушкой разрешили ему приехать сюда. Провел с нами две недели в начале августа. Он чувствует себя ответственным за Максима, думает, что это их встреча спровоцировала энцефалопатию. Эмоциональный шок. Он преподал мне лучший урок в моей жизни. Он понял, Куинси. Человек, убивший его отца в силу обстоятельств, при необходимой самообороне и приехавший сообщить ему об этом в парке его пансиона… он его принял. А уж тебя он считает почти героем.

Я привлекаю ее к себе в объятия, чтобы успокоить.

— Ты представляешь, какой путь ему пришлось пройти? Меня он просто морочит. Ничего не показывает. И говорит, что классно провел каникулы, это, я думаю, правда. Он все время был у соседей, русских, у них дочка, его ровесница. Только по утрам проводил час с Максимом в «Даймлере». Но в это меня не посвящали.

— Чего ты ждешь от меня, Полина?

Она тяжело вздыхает и высвобождается.

— У него своя жизнь, учеба, друзья в Швейцарии… Я не могу требовать большего. Чудо уже то, что он хочет снова приехать на Рождество…

Я повторяю свой вопрос. Она смотрит через заднее стекло на пассажира, который не двинулся с места, как будто уже забыл о нашем присутствии.

— Ты мне нужен, Куинси. Судья меня торопит, я не могу больше тянуть, я должна решить, беру на себя опеку или нет. Я не могу бросить Максима. У него никого не осталось, никакой родни. Но управляться с ним в одиночку… Это слишком тяжело для меня. У меня нет ни времени, ни средств. У меня Оксфорд, студенты, любимая работа… А ты…

Она умолкает, но я и так знаю продолжение. Очевидность моей роли. Я не спешу, после долгой паузы отвечаю с нежностью:

— А я свободен. Ты хочешь… хочешь, чтобы мы разделили опеку?

— Я бы хотела, чтобы ты взял его на себя.

Горькая пилюля. Сжав губы, я выдерживаю ее взгляд. Предложение руки и сердца, которое подразумевал мой вопрос, растворяется в потоке противоречивых чувств. Я осознанно покидаю вслед за ней территорию эмоций.

— Постой… У тебя нет средств, но я-то вообще разорен. И ты не выдоишь Министерство финансов своим смартфоном, чтобы поправить мои дела.

— У него они есть. Средства. Но их нет без тебя.

Она косится на возвращающуюся к нам медсестру. Я снова ловлю ее взгляд.

— Как это — нет без меня?

— Ты его единственный наследник. И он назначил тебя преемником морального права[43] на его творчество. Ввиду его нынешнего состояния все средства заморожены и ни одного решения принять нельзя. Без нас. Адвокат и нотариус высказались категорично.

Я без сил присаживаюсь на багажник.

— Пора кушать, — нараспев произносит сестра, открывая дверцу Максима. — Вам приготовили вкусную куриную ножку с рисом.

Она берет его за руку, чтобы вытащить из «Даймлера». Едва его тапок касается гравия, он отчаянно кричит и, плюхнувшись обратно на сиденье, захлопывает дверцу. Сестра рывком открывает ее:

— Довольно капризничать! За стол, кому сказано!

— Оставьте его, — вмешивается Полина.

Она садится за руль, поворачивает ключ. Крики Максима стихают, как только он слышит мотор. Двенадцатицилиндровый тихонько урчит под помятым капотом. Дымок выхлопов, однородно белый, без синевы, говорит о проблеме с головкой цилиндра. Я как могу цепляюсь за детали. За то, в чем разбираюсь. Что, в случае Максима, означает «преемник морального права»? Получать за него своднические проценты, темные комиссионные, подвергнуться преследованию за нарушение государственной тайны?