Принцип четности - [22]

— А они мне, короче, всю дорогу говорят, ты че, Славка, самый хитрый, да?! — Он развел руками так, что чуть не выплеснул содержимое бутылки. — А причем тут я, Серега?! Что я виноват, коли ко мне никого не подселили, а?! Не, сам подумай, я-то тут причем? Я им тоже постоянно говорю: «Мужики, причем тут я?» Я что, должен сам пойти и попросить, чтоб мне в квартиру кого-то подселили?! Нет, ну что, должен, что ли? Но теперь все железно! — заявил он значительно и даже выпятил грудь. — Кто теперь придерется? Никто! Да ты мужик-то вроде ничего, Серега… Только вот тебе надо выпить, елки зеленые!

Сделав такое резюме, он решительно налил чуть не полстакана водки и протянул Сергею. Сергей отрицательно помотал головой, но стакан продолжал парить перед лицом. Помня о том, что борьба с занудством тяжела и малоэффективна, он был уже почти склонен выпить эту водку, лишь бы Галушко отвязался. Но хозяин опередил его на несколько секунд.

— Гляди, я два раза не предлагаю… — сказал он поразительную фразу и махом осушил стакан.

Затем, посопев и отдышавшись, он произнес:

— Я вначале думал ты из конторских… а потом Кирка сказала, что ты не их, и вообще откуда-то снаружи! Я даже удивился сначала, во дела-то, думаю! Ладно, хоть не конторский… Если признаться, я их не люблю, Серега, — проговорил Галушко и поморщился. — Да их мало, кто любит! Дармоеды — одно слово… Слушай, а чего все молчишь? — неожиданно удивился он. — Устал, да? Понимаю, понимаю… Отдыхай, мил человек. Но мы все равно с тобой выпьем, — заявил он твердо. — Это даже не вопрос.

Галушко встал со стула и его качнуло. При этом взглядом он зацепил угол возле окна.

— О, чемодан! — изрек он многозначительно и сдвинул брови. — Чуть не забыли… Это ж мой…

Он поставил бутылку и стакан на пол, подошел к окну, наклонился, откинул штору и выволок на середину комнаты небольшой черный поцарапанный чемодан, покрытый толстым слоем пыли.

— Серега, это ж мой рыбацкий чемодан… — прокряхтел Галушко с гордостью. — Я, между прочим, рыбак, елки зеленые! Не хухры-мухры там… Глянь-ка.

Он почему-то стал расстегивать чемодан на весу, и это у него получилось неудачно. Содержимое чемодана высыпалось на пол, породив облако пыли и череду ругательств.

— Тьфу ты! — сказал Галушко, бросил чемодан на пол, присел рядом с кучей и стал собирать вывалившуюся утварь обратно.

Там была масса всевозможных рыболовных снастей; какие-то крючки, мотки, блесна, мормышки, баночки-скляночки и прочие причиндалы. Среди этой рыбацкой атрибутики почему-то лежала помятая, черная общая тетрадь, явно не вписывающаяся в стилистику чемодана. Галушко кряхтел и бормотал что-то под нос, укладывая рассыпавшиеся предметы, и ненадолго замирал над каждым, любовно покручивая его в руках, и вероятно, вспоминая при этом свое насыщенное красками жизни рыбацкое прошлое.

— Э-хе-хе… — ностальгически вздохнул он. — Серега, а ты не рыбак?

— Увы, — ответил Сергей.

— Жаль, — произнес Галушко. — Если б ты был рыбак, ты бы меня понял! Какие были времена, а!.. Вот ведь! До этой е…ой резервации, мать ее! Тут у нас такие места!.. Какие-то гады и сейчас по ним ходят, рыбачат, а мы здесь как «зеки» сидим!.. Нету слов, короче. Смотрю вот на свое хозяйство, и — как ножом по сердцу! Ты веришь — нет? Серега, я ж рыбак… А ты нет? Не рыбак, что ли?

Он вопросительно уставился на Сергея.

— Увы, — повторил Сергей.

— А зря…

Галушко умолк на некоторое время и продолжал складывать снасти, сердито сопя. Когда под руку ему попалась черная тетрадь, он вдруг хмыкнул и повернулся к Сергею.

— А это, вообще, интересный случай был, — сказал он и потряс тетрадью. — Я даже и сам забыл… Сейчас увидел и вспомнил. Это в самый последний год как раз было. Летом. Ага… Я тогда далеко заходил в лес, и реку вдоль и поперек излазил. Сутками пропадал, жена все ворчала… Даже на болота ползал, я же не только рыбак, но и ягодник, и грибник, во как! Ну и вот. Однажды тоже забурился куда-то далеко вниз по течению… Там уж совсем глухие места, между прочим! В одиночку-то хреново ходить, если мест не знаешь. Я-то ладно, а то некоторые бывает, хорохорятся, крутых строят из себя, так их и не находят после. С нашими лесами шутки шутить нельзя. Был у нас один такой, помню… Тоже все выпендривался, все в одиночку любил… Как же его звали, а? Вот память же стала! Да и фиг с ним. Я тебе не про то говорю-то. Короче, стою я, значит, рыбачу. Время уже под вечер было. И смотрю это я: под кустом, в водорослях, у самого берега какой-то то ли пакет, то ли кулек маячит. Ну, я его подцепил. А он веревкой привязан, значит, к бревну, чтоб не утонул и не перевернулся. А там в кульке эта тетрадка, ну, подмокла все равно кое-где малость… Прикидываешь? Ничего больше нет, только тетрадь. Ну, взял ее, домой принес, посмотрел. А она вся исписана, вон смотри…

Галушко раскрыл перед Сергеем тетрадь и листнул несколько страниц, исписанных убористым почерком.

— Я так и не понял чего это за тетрадь, кто ее написал? Зачем? — Он пожал плечами и часто заморгал. — То ли это дневник какой-то, то ли еще какая-нибудь ерунда… Главное, ее ведь в кулек сунули, привязали… Будто этот… как его?.. А, этот! Робинзон Крузо, ага… Я думал, может, тоже кто-нибудь потерялся. Так записка была бы, короткая и ясная: помогите, мол! А тут… Я поначалу пытался читать, а потом плюнул. Сочинение какое-то да и все. Не поймешь… Не люблю я, когда от руки написано, чужие каракули разбирать… Может, кто-то просто дурью маялся! Вот так и валяется. Уж несколько лет. Слушай, Серега, возьми ее! Хоть ты ее прочитаешь, вдруг, у тебя терпения больше. Мне потом расскажешь, а! А вдруг там не ерунда, вдруг чего-нибудь серьезное… Возьмешь?