Принцесса специй - [92]

— Туда?

— Да, в Окленд.

— Но зачем? — спрашивает он сокрушенно.

— Попытаться помочь.

— Я говорю тебе: это безумие — думать, что ты за это в ответе. Кроме того, у них есть там специально обученные для этого люди. Ты будешь только мешать.

— Даже если и так, — отвечаю я, — даже если это не моя вина, все равно я не могу просто повернуться и уйти, видя эти страдания.

— Ты всю свою жизнь помогала людям. Не пришло ли время поступить по-другому — сделать что-нибудь для себя?

У него такое несчастное, умоляющее лицо. Если бы я только могла тебе уступить.

Но я не могу и потому говорю:

— Все, что мы делаем, — это в конечном счете для себя. И когда я была Принцессой…

Но он больше не в состоянии меня слушать.

— Проклятье, — вырывается у него. — Проклятье, — с побелевшими сжатыми губами он ударяет кулаком по перилам моста. — А как же рай? — наконец выдавливает он совершенно упавшим голосом.

— Ты — езжай дальше! Пожалуйста. Не надо меня отвозить обратно. Я поймаю попутку.

— Значит, ты собираешься отступиться от своего обещания, да? Значит, так? — еле сдерживаемая злоба в его глазах.

Мое сердце наполняется такой печалью, что мне приходится взяться рукой за перила, чтобы устоять на ногах. Разве это возможно — сделать свою жизнь понятной для другого человека, как бы глубока ни была любовь? Передать все мотивы… Стоит ли и пытаться?

Я почти готова махнуть рукой: «Ладно, тебе не понять».

Но затем я подумала: «Нет. Равен, раз ты стал частью моего сердца, я должна раскрыть тебе свои мысли. Даже если ты не поймешь. Даже если ты не поверишь».

Я поворачиваюсь к нему и последний раз беру его лицо в свои ладони. Темная поросль на его подбородке как молодые сосновые иголочки.

Он смотрит на меня так, как будто сейчас оттолкнет. Но затем примиряется.

— Это не поможет, Равен. Даже если мы найдем твое особое место, — я набираю воздуха в легкие. — Потому что рая на земле не существует! Нет ничего, кроме того, что мы можем сделать здесь, в грязи, в пыли, среди обессиленных тел. Где молодые мужчины и женщины упиваются наркотическими снами о богатстве и силе, чтобы затем пробудиться на голых койках. С ненавистью и страхом в душе.

Он закрывает глаза. Он не желает больше ничего слушать.

Прощай, Равен. Каждая клеточка моего тела умоляет остаться, но я должна идти, потому что в конечном итоге есть вещи более важные, чем собственное удовольствие.

Я повернулась, чтобы зашагать назад по мосту, я, некогда Тило, которая только сейчас поняла, что цветок любви всегда окружают заросли крапивы.

— Подожди, — его глаза расширены, во взгляде смиренность и отрешенность. — Тогда я тоже пойду.

Мое сердце так сильно дрогнуло, что мне снова пришлось схватиться за перила для удержания равновесия. О, уши! Как жестоко обманут мой слух! Разве и так не достаточно тяжко осознание, что всю оставшуюся жизнь я проведу в одиночестве?

Равен кивает в ответ на недоверие в моих глазах:

— Да. Ты слышала.

— Ты уверен? Это будет тяжело. Я не хочу, чтобы ты позже пожалел о своем решении.

Он отчаянно засмеялся:

— Я и так ни в чем не уверен. Мы еще не доедем до Окленда, а я пожалею, может быть, уже сотню раз.

— Но?

— Но, — сказал он.

И тогда я крепко обняла его, смеясь. И долог был наш поцелуй.

— А что для тебя, — спросил он, когда мы остановились в изнеможении, — рай на земле?

Я хотела ответить. Но вижу, что ему уже не нужно ничего объяснять.

Чуть позже я попрошу:

— А теперь помоги мне подобрать новое имя. Моя жизнь как Тило закончена, и поэтому я больше не должна носить это имя.

— Какое имя ты хочешь?

— Такое, в котором совмещались бы одновременно моя страна и твоя — Индия и Америка, потому что я принадлежу теперь и той, и другой. Есть такое имя?

Он размышляет.

— Анита? — спрашивает он. — Шейла? Рита? Я качаю головой.

Он предлагает еще несколько вариантов. Затем вдруг говорит:

— Как тебе — Майя?

Майя. Я пробую на вкус этот звук, и мне нравится его форма. То, как оно растекается свежестью на языке.

— И, кстати, у него нет какого-то особого индийского значения?

— Да, — ответила я, припоминая, — на старом языке оно обозначает очень многое. Иллюзию, чары, магию, ту силу, что приводит в движение этот несовершенный мир, день за днем питая его. Да, именно такое имя нужно той, что всегда рассчитывает лишь на себя.

— У тебя есть еще я, не забывай.

— Да, — соглашаюсь я, — да. — И прижимаюсь к его груди, открытой, широкой, как поле.

— Майя, любимая, — шепчет он мне на ухо. Как отличается это имя от моего предыдущего. В нем нет радужного света острова, сестер-принцесс, нет и Мудрейшей, дающей свое благословение. И все же разве оно не столь же правдиво? Не столь же сокровенно?

С этими мыслями, чуть привстав на цыпочки, я смотрю поверх его плеча. В небе завис смог, серо-зеленый, как гниющий лишайник. Но вода в заливе розовато-жемчужная, цвета рассвета.

И вдруг — какое-то движение. Это не волны. Что-то еще.

— Равен, ты это слышал?

— Только ветер, любимая. Только стук твоего сердца. Ну что, пойдем?

Но я-то явственно слышу, все громче и громче — да, это пение морских змей. Этот блеск на воде — разве не устремленный на меня взор их сапфировых глаз?

О!

Вы, что сопутствовали мне на протяжении всей моей бурной жизни со всеми ее взлетами и падениями, ответьте мне напоследок только на один вопрос: милосердие, подаренное или принятое, разве это не оправдание всего?