Принцесса специй - [55]

Пение — как легкое покалывание по всему телу, влекущее меня. Приди, Тило, приди. Моя голова заполняется образами: та Тило, какой я могла бы стать, лицо Равена, когда он меня увидит, наши тела, прильнувшие друг к другу, сплелись в экстазе.

Я начала приближаться к внутренней комнате. Песня гремит, каждый слог пронизывает иглами все мое существо.

Моя рука почти толкает дверь, ладонь пульсирует на деревянной поверхности, которая кажется мягкой, словно вода. Вселенная рассыпается на частички и собирается в новые формы.

Но — вспышкой молнии — я вдруг осознаю, что это ловушка. Стоит мне нарушить этот самый священный запрет — и я обрекаю себя на отзыв.

О специи, все эти годы вы были моим единственным смыслом жизни, не наказывайте меня таким искушением. Вы по-прежнему высоко вознесены в моем сердце. Не убивайте меня, не свергайте в пропасть, где я буду ненавидеть и вас, и себя.

Они замолчали.

И затем: пусть так. Мы подождем. Но мы знаем, ты все равно придешь на наш зов. Коль скоро ты услышала нашу песню, уже позволила увлечь себя ритмом желаний, что глубоко коренятся в человеческой природе, однажды ты не устоишь.

О специи, только и могла сказать я, бессильно опускаясь на жесткий пол, где так и промучилась без сна всю эту ночь. Мой голос устал от уверений, в которых неразрешенность. Разве я не могу любить и вас, и его? Почему я должна выбирать? Ответа не было.

В окне утро, как разломанный на половинки апельсин, мягкий и сочный. Но тем глубже обозначены борозды на моей коже, тем яснее видны переплетения вен. Я стою в своем коричневом наряде, печальная, как старые листья, и почти желаю, чтобы Равен не пришел.

Но он появляется, и снова выражение удовольствия в его глазах, как будто под его взглядом рассеивается моя оболочка и он видит то, что за ней. Он берет мою руку, и на моей удивленной щеке — прикосновение его губ, одновременно жестких и нежных.

— Ты поедешь? Я не был уверен. Я всю ночь гадал и не мог уснуть.

— Я тоже, — улыбнулась я. Все тело и сердце охвачены единым радостным биением. Равен, ты не знаешь, кто я такая, — и никогда не узнаешь, как дорого мне обойдется эта экскурсия и с какой готовностью я заплачу эту цену.

Наверное, это и есть любовь.

— Посмотри, — сказал он, разворачивая сверток, — я тебе кое-что принес.

Оно струится по прилавку, из тонкого, как паутинка, полупрозрачного шелка, сверкающее, как роса. Я беру его в руки, оно длинное, спускается до самого пола, и белое, как ранний рассвет. Самое прекрасное платье, которое я когда-либо видела.

Я положила его обратно.

Мудрейшая, которая предупреждала нас, наблюдая с грустью, как наши тела старятся в пламени огня Шампати, могла ли ты предвидеть такое? От сожалений все переворачивается у меня внутри.

— Я не могу надеть его, — бросила я.

— Почему?

— Оно слишком модное. Это для молодой женщины.

— Нет, — возразил он, — для красивой женщины. А ты и есть такая женщина, — и провел ребром ладони по моей скуле.

Специи пристально наблюдают, мысли их скрыты. Подстраиваются под каждый мой трепетный вздох.

— Как ты можешь говорить это, Равен? — я чуть не плачу. Сдерживая гнев, я тяну его к окну, к беспощадному свету.

Голос внутри меня умоляет: не надо.

Но нет. Если мне суждено потерять его — пусть это случится сейчас, когда коварная стрела любви не проникла безнадежно глубоко в мое сердце.

— Ты разве не видишь? — кричу я. — Я уродина. Старая уродина. Это платье на мне — просто смешно. И мы с тобой вместе — это нелепо.

— Тихо, — ответил он, — тихо. — И его руки обнимают меня, его губы на моих волосах как утешение. Мое лицо уткнулось ему в грудь, в мягкую ткань его белой рубашки, пахнущей свежестью ветра. Через нее ощущается тепло его кожи, гладкой, как шелковое дерево.

Как мне описать это чувство вам, тем, кого обнимало столько мужчин, что вы уже и забыли, когда это произошло впервые.

Но меня никто никогда не обнимал. Ни мать, ни отец. Ни сестры-принцессы. И даже Мудрейшая если и обнимала, то не так, сердце к сердцу, так что ты слышишь его биение. Я Тило, ребенок, который не плакал, и женщина, которая не должна любить. Я улыбнулась сквозь слезы в глазах, в то время как запах его кожи объял меня, теплая зыбь его дыхания коснулась моих ресниц. Мое тело обмякло от желания, чтобы меня обнимали так вечно, меня, никогда даже не помышлявшую о том, что будет нуждаться в защите мужских рук.

Его большие пальцы мягко поглаживают мои плечи.

— Тило, милая Тило.

Даже мое имя звучит по-другому в его устах: гласные короче и отрывистее, согласные более четкие. Мой Американец, во всем ты даешь мне новую форму.

— Надень платье, — настаивает он. Нежно прикрывает мне губы своей рукой, отвергая мои попытки протеста. — Это тело — я знаю, это не настоящая ты.

Так бы и замереть моим губам за твердым выгибом его пальцев, ощущая прохладный платиновый ободок кольца, линии на его ладони, на которых начертано его будущее и мое, если я смогу прочесть.

Но я отстраняюсь. Я должна спросить:

— Откуда ты знаешь? Ты же говорил раньше, что нелегко распознать истинную сущность человека.

Он улыбается:

— Может быть, мы способны видеть сущность друг друга лучше, чем свою собственную, — он вложил платье в мои руки, легонько подтолкнул к внутренней комнате.