Принцесса специй - [21]

Я иду во внутреннюю комнату и закрываю глаза. В темноте мои руки фосфоресцируют, как маяк. Я прощупываю пальцами пыльные полки.

Мои сияющие пальцы, коралловые пальцы, вы ведь скажете мне, что делать.

В спальне Одинокий Американец скидывает туфли, снимает шелковое покрывало с постели. Он сбрасывает с себя рубашку, и она свободно падает на пол. Свет играет на его плечах, на его спине, на упругих, мускулистых холмиках его ягодиц, когда он освобождается от брюк и стоит, прямой, гибкий, словно вылитый из слоновой кости. Сейчас он повернется — и…

Сладкий жар вдруг заполняет мой рот. Ни в одной из своих предыдущих жизней — предсказательницы, королевы пиратов и ученицы на острове специй — я не видела обнаженного мужчину, да и не желала увидеть. Мои руки вздрогнули и замерли.

Не сейчас, руки, только не сейчас. Дайте мне еще мгновение подумать.

Они неподвижные, застывшие. Как будто и не мои, державшие что-то жесткое, шероховатое — это некая глыба, она пульсирует, и ее резкий запах прорывается сквозь закрытые веки.

Образы рассыпаются пылью в сознании и исчезают.

Вздохнув, я неохотно открываю глаза.

В руке крупный кусок асафетиды.

В соседней комнате треск, как будто что-то сломалось. Или это просто ночь стучится в оконные стекла.

Огненно-твердый осколок Марса, ведущий владельца к победе и славе, вдали от соблазнов Венеры. Гибельная желтая асафетида вымывает всю мягкость, оставляя одну неприкрытую мужественность — мускул и кость.

Порыв ветра доносит запах мокрых пальто. Пол — как плавучая льдина под моими неверно ступающими ногами. Я заставляю себя подойти к двери. В моих руках засов кажется неимоверно тяжелым. Я едва его передвигаю. Приходится приложить все усилия, чтобы дрожащими руками втолкнуть его на место, до того как окончательно стемнеет.

Асафетида, хинг, противоядие от любви.

Я обессиленно прислоняюсь к двери, я прекрасно знаю, что должна делать и что не должна, Повелительница Специй, но также и их служанка.

Я чувствую, как они глядят на меня, словно затаив дыхание.

Даже воздух упруг, как сталь.

Когда я снова обретаю способность двигаться, я направляюсь к ящику с изделиями ручной работы. Я вынимаю расписанные вручную шарфы, двусторонние чехлы для диванных подушек, латунные ножи для разрезания бумаги и терракотовые статуэтки богинь, бросая их на пол все в одну кучу, пока не нахожу то, что мне нужно, — маленькую гладкую коробочку черного дерева, выложенную внутри бархатом, черным, как крылья дрозда. Я открываю ее, кладу туда асафетиду и аккуратным наклонным почерком, как учила нас Мудрейшая на острове, вывожу: для Одинокого Американца.

Вокруг меня поднимается приглушенный гул облегчения. Ласковое дуновение касается щек, легкий выдох одобрения, влажный туман. Или, может быть, это слезы — у той, что никогда не плакала прежде?

Я отрешаюсь от магазина, от миллиона крошечных ярких глаз, которыми глядят на меня специи отовсюду. От этих стальных точечек, смотреть на которые для меня — как идти по гвоздям. Впервые с тех пор, как я стала Принцессой, я отгородила от них свои сокровенные мысли.

Не знаю, подействует ли моя хитрость.

Но похоже, что да. Или специи притворяются?

Я засовываю коробочку в самый дальний угол полки под кассовым аппаратом, чтобы она там ждала во тьме, когда он придет. Я ложусь. Вокруг меня специи притихли, прилаживаясь к ритмам ночи. Их крылья, любовно распростертые надо мной, тяжелы, как вытканное семикаратным золотом бенараси,[64] которое женщина должна надеть на свою свадьбу.

От такой любви нет сил вздохнуть.

Когда магазин погружается в сон, я открываю секретную комнату моего существа и заглядываю внутрь. И не удивляюсь тому, что там нахожу.

Я не дам ее, ожесточающую сердце асафетиду, моему Одинокому Американцу.

Мало ли что угодно специям.

Не дам — пока или никогда?

Не знаю ответа.

Но где-то глубоко внутри уже чувствую первые толчки — предвестия грядущего землетрясения.

Богатые индийцы спускаются с горних высот, сияющих ярче, чем звезды, — так ярко, что можно забыть, что это всего лишь электрический свет. Их автомобили, словно глянцевые яблочки, гладкие, словно лебеди на озерке, — притормаживают у моего магазина.

Когда машина останавливается, из нее выпрыгивает шофер в униформе, чтобы открыть и придержать дверцу с золотой ручкой, и нога в золотой сандалии опускается на землю. Мягкие, изогнутые, почти белые пальцы, подобные лепесткам розы, брезгливо кривятся от соприкосновения с улицей, сплошь покрытой скомканной бумагой, гнилой кожурой, собачьим дерьмом и использованными презервативами, выкинутыми из задних окон машин.

Богатые индийцы редко разговаривают, как если бы слишком большое количество денег забило им глотку. В магазине, в который они зашли лишь потому, что друзья им сказали: «О, выбор в магазине просто огромный, ты должен зайти посмотреть хотя бы раз», они только указывают пальцем. А шофер срывается с места, чтобы это достать. Рис басмати, длиннозерная крупа, выдержанная в джутовой мешковине для придания ей сладковатого вкуса. Горчичное масло в роскошных стеклянных бутылях, несмотря на то, что рядом стоят экономичные банки. Шофер пошатывается под тяжестью пакетов. Но за этим следует еще и еще. Свежие лауки,