Принцесса-рабыня - [3]
— Я начинаю понимать то, что вы имеете в виду, — сказал Амори.
— Келру Шах, — сказал Кормак, — заплатит большой выкуп за свою невесту. Зальда была королевской крови — жениться на ней означало союз с руалли. Шейх более могущественный, чем многие князья: когда он созовет своих воинов, копыта трех тысяч коней сотрясут пустыню. Хотя он живет в войлочных юртах бедуинов, его сила велика, его богатство огромно. Никакого приданого не было обещано за принцессу Зальду, это Келру Шах должен был заплатить за честь жениться на ней — такова гордость этих диких руалли.
Я хочу оставить эту арабскую девушку здесь у вас в замке. А сам съезжу в Кизил-Хиссар и изложу мои условия перед турком. Хорошо спрячьте ее, и пусть ни один араб не сможет увидеть ее — она может быть ошибочно принята за Зальду, и если Абдулла бин Керам получит известие об этом, он может поднять против нас такую силу, которая в состоянии будет взять замок штурмом.
Не останавливаясь на долгий отдых, я могу достичь Кизил-Хиссара через три дня. И не буду тратить больше, чем день на споры с Келру Шахом. Если я знаю этого человека, он отправится обратно со мной с несколькими сотнями мужчин. Мы должны достичь замка не позднее чем через четыре дня после того, как покинем город холмов. Держите ворота все время закрытыми, когда я уеду, и даже тогда, когда я появлюсь на горизонте. Келру Шах очень хитрый и коварный…
— Как и ты сам, — закончил Амори с мрачной улыбкой.
Кормак хмыкнул.
— Когда мы прибудем, мы подъедем к стенам. Тогда вы покажете нам арабскую рабыню со стены башни — вам придется изловчиться и где-нибудь добыть для нее одежды, более подходящие для плененной принцессы. А так же внушить ей, как она должна преподнести себя, по крайней мере, пока она будет стоять на стене, с меньшей скромностью. Принцесса Зальда гордая и надменная, как императрица, и держится так, будто все низшие существа всего лишь пыль под ее белыми ножками. А сейчас я отправлюсь в путь.
— В разгар ночи? — удивился Амори, — Почему бы вам не переночевать в моем замке и не отправиться в путь на рассвете?
— Мой конь отдохнул, — ответил Кормак. — Я не устал. Кроме того, я ястреб, который летает по ночам.
Он встал, натянув кольчужный капюшон и надев шлем. Затем взял свой щит, который нес жуткий символ — ухмыляющийся череп. Амори посмотрел на него с любопытством, и, хотя он знал этого человека достаточно давно, он не мог не удивляться неистовому духу и независимости, которые позволяют ему ездить ночью по дикой и враждебной земле, переполненной его врагами. Амори знал, что Кормак Фицджеффри был объявлен вне закона франками за убийство какого-то дворянина, что он яростно ненавидит сарацинов и имеет полдюжины кровных разборок на руках, одинаково с христианами и мусульманами. У него несколько друзей, нет ни сторонников, ни влиятельных знакомых. Он изгой, чья жизнь зависит от собственного ума и доблести. Но эти вещи лишь слегка терзали душу Кормака Фицджеффри — для него все это было привычно. Вся его жизнь была полна невероятной жестокости и насилия.
Амори знал, что условия на родине Кормака были дикие и кровавые, название «Ирландия» стало термином для обозначения насилия во всей Западной Европе. Но какие войны сотрясали его землю и насколько бурными были они, Амори не мог знать. Сын безжалостного норманнского авантюриста с одной стороны и свирепого ирландского клана с другой, Кормак Фицджеффри унаследовал страсти, ненависть и древние распри обеих рас. Он отправился с Ричардом Английским в Палестину и заработал для себя кровавое имя в том бесплодном крестовом походе. Вернувшись снова в Утремер, чтобы выплатить долг благодарности, он был подхвачен слепым ураганом заговора и интриг и погрузился в эту опасную игру с яростным пылом. Он ездит в одиночестве в основном, и не единожды многочисленные враги заманивали его в ловушку, но каждый раз он возвращал свою свободу хитростью и коварством или силой руки, сжимающей меч. Он похож на пустынного льва, этот гигант норманн-гэл, который составляет заговоры, как турок, ездит, как кентавр, сражается, как обезумевший от крови тигр, и охотится на самых сильных и жестоких чужеземных лордов.
Полностью вооруженный, он уехал в ночь на своем огромном черном жеребце, и Амори обратил свое внимание на девушку-рабыню. Ее руки были грязными и грубыми от тяжелого труда, но все еще оставались тонкими и стройными. Где-то в ее жилах, решил молодой француз, бежит аристократическая кровь, которая видна в нежной, как лепесток розы, текстуре ее кожи, в шелковистых черных волосах, спадающих волнами, в глубокой мягкости ее темных глаз. Горячее наследие южных пустынь было очевидно в каждом ее движении.
— Ты не родилась рабыней?
— Какое это имеет значение, хозяин? — спросила она. — Достаточно того, что я рабыня сейчас. Лучше родиться среди кнутов и цепей, чем быть сломанным ими. Когда-то я была свободной; теперь я рабыня. Разве этого не достаточно?
— Рабыня, — пробормотал Амори. — Каковы мысли раба? Странно — это никогда не приходило мне в голову: задаться вопросом, что проходит в сознании раба — или зверя, одно из двух, если на то пошло.
