Принцесса Клевская - [147]

– Взгляните, взгляните же на него и судите, о нем ли идет речь в этой истории.

Тут господин де Немур, оправившись от первого потрясения и понимая, как важно избежать столь великой опасности, разом овладел и своими мыслями, и своим лицом.

– Признаюсь, Мадам, – сказал он, – что я как нельзя более удивлен и огорчен, что видам де Шартр не сдержал данного мне слова и рассказал историю, которую доверил мне один из моих друзей. Я мог бы отомстить за это, – продолжал он, улыбаясь с самым невозмутимым видом, что почти разрушило явившиеся у дофины подозрения. – Он поведал мне весьма важные вещи. Но мне неведомо, Мадам, – прибавил он, – почему вы делаете мне честь примешивать меня к этой истории. Видам не мог сказать, что она касается меня, так как я ему говорил обратное. Роль влюбленного может мне подойти; что же до роли любимого, то не думаю, Мадам, чтобы вы могли меня ею наградить.

Герцогу нетрудно было сказать дофине какие-то слова, напоминающие ей о том, в чем он старался ее уверить когда-то. Ей показалось, что она их поняла; но, оставив их без ответа, она продолжала выспрашивать причины его замешательства.

– Мадам, я был обеспокоен положением моего друга, – отвечал он, – и справедливыми упреками, которыми он может меня осыпать за то, что я разгласил ту тайну, что для него дороже жизни. Впрочем, он доверил мне ее лишь наполовину и не назвал имени дамы, которую любит. Я знаю только, что этот человек любит сильнее всех на свете и более всех заслуживает жалости.

– Почему вы полагаете, что его нужно жалеть, – спросила дофина, – ведь он любим?

– Вы думаете, что он любим, Мадам, – возразил герцог, – и что женщина, питающая истинную страсть, может открыть ее мужу? Без сомнения, эта женщина не знает любви и приняла за нее мимолетное чувство благодарности, вызванное привязанностью к ней. Мой друг не может льстить себя никакими надеждами; но при всем своем злополучии он полагает себя счастливым уже потому, что внушил страх полюбить его, и не променял бы своей судьбы на судьбу самого счастливого любовника на свете.

– Страсть вашего друга нетрудно утолить, – сказала дофина, – и я начинаю думать, что вы говорите не о себе самом. Еще немного, – продолжала она, – и я соглашусь с принцессой Клевской, которая полагает, что история эта неправдоподобна.

– Я действительно в нее не верю, – промолвила принцесса Клевская, до тех пор не проронившая ни слова. – А если бы она и вправду случилась, как могло бы о ней стать известно? Невероятно, чтобы женщина, способная на такой необычайный поступок, имела слабость о нем рассказать; очевидно, что муж также не стал бы о нем рассказывать, иначе он оказался бы вовсе недостоин того, как с ним обошлись.

Господин де Немур, заметив подозрения принцессы Клевской относительно ее мужа, был только рад их укрепить. Он знал, что это самый грозный соперник из всех, кого ему нужно было одолеть.

– Ревность, – отвечал он, – и, быть может, желание узнать больше, чем ему было сказано, могли заставить мужа совершить весьма неосторожные шаги.

Стойкость и мужество принцессы Клевской подвергались жесточайшему испытанию, и, не в силах больше поддерживать беседу, она собиралась уже сказать, что ей нездоровится, когда, к счастью для нее, вошла герцогиня де Валантинуа и сказала дофине, что король сейчас прибудет. Дофина отправилась одеваться. Господин де Немур подошел к принцессе Клевской, которая хотела последовать за ней.

– Я отдал бы жизнь, сударыня, – сказал он ей, – за минуту разговора с вами; но из всех важных вещей, которые я хотел бы вам сказать, самой важной для меня было бы молить вас верить, что если я и сказал что-то, к чему дофина может иметь отношение, то сделал я это по причинам, никак с нею не связанным.

Принцесса Клевская, казалось, не слышала господина де Немура; она отошла прочь, не взглянув на него, и присоединилась к свите короля, который как раз вошел. Так как в спальне стало очень многолюдно, она запуталась в складках платья и оступилась; она воспользовалась этим предлогом, чтобы покинуть место, где у нее не было больше сил оставаться, и, притворившись, что не может держаться на ногах, уехала домой.

Принц Клевский приехал в Лувр и был удивлен, не застав там своей жены; ему рассказали, что с ней случилось. Он тотчас же вернулся домой узнать, что с ней; он нашел ее в постели и убедился, что нездоровье ее не опасно. Пробыв с ней какое-то время, он заметил ее грусть, столь глубокую, что это его поразило.

– Что с вами, сударыня? – спросил он. – Мне кажется, вас мучит что-то еще, кроме того, на что вы жалуетесь.

– У меня самое большое огорчение, какое только могло случиться, – отвечала она. – Как вы употребили то необычайное, или, вернее сказать, безрассудное доверие, которое я вам оказала? Разве не заслужила я сохранения тайны, а если я этого не заслуживаю, то разве не в ваших собственных интересах ее хранить? Неужто любопытство узнать имя, которого я не должна вам называть, толкнуло вас довериться кому-то в попытках его обнаружить? Одно лишь это любопытство могло вас заставить совершить такую неосторожность, и последствия ее так дурны, как только возможно. Наша история стала известна, мне ее рассказали, не зная, что она касается меня первой.