Принцесса и мальчишки - [10]
— Или, на худой конец, трупы оттащим, — подыграл мне Яцек, почуяв, что зреет очередной прикол.
И тут как раз подошла эта девушка, купила мороженого и встала неподалеку, не обращая на нас никакого внимания.
— Красивая барышня! — брякнул вдруг Павлицкий. — И что самое удивительное — до сих пор жива! А ведь съела уже больше половины. Из чего можно сделать вывод, что мы тоже можем себя порадовать… Ты куда?
Не знаю, откуда что взялось, но я вдруг подошел к девушке.
— Извини… — начал я, сбился и кончил совсем уж по-дурацки: — Извини, мой приятель хочет задать тебе один вопрос.
— Один? Всего-навсего? — усмехнулась она. — Наверно, хочет узнать, как пройти на рынок или сколько сейчас времени?
Павлицкий покатился со смеху:
— Здорово отшила! Вот тебе наука: не приставай к барышням. А начал — не вали на ближнего.
Он подошел к нам.
— Ну, как мороженое? — спросил он у девушки.
— В жизни не ела такой гадости.
— Чего ж мучаешься? Выбрось.
Она взглянула на него.
— Ты прав… — Кинула в урну недоеденное мороженое и пошла.
Она шла наискосок, через площадь, а мы смотрели ей вслед.
— Подожди здесь! — сказал вдруг Павлицкий и побежал за девушкой.
Я полчаса крутился по площади, убеждая себя, что ничего особенного не случилось, и плевать мне на них. А они стояли и трепались о чем-то, как старые знакомые.
Наконец прибежал запыхавшийся Яцек.
— Девчонка что надо! — выдохнул он. — Хотя ты в этом ничего не понимаешь. — Он взглянул на часы. — Ого! Бежим! А то и к ночи не доберемся.
— Я, что ли, виноват?
— В каком-то смысле… — засмеялся Яцек. — Ты же первый ее заметил… Ну что, идем?
Дня через два я услышал, как он просит командира отпустить его в город. Я подошел к нему и злорадно спросил, не нужны ли ему деньги — например, на мороженое. Я был уверен, что он смутится или хотя бы сделает вид, что не понял, куда я клоню. А он неожиданно обрадовался:
— Давай. У меня как раз кончились.
Деваться было некуда, и я дал ему пятерку. Вечером он доложил мне с довольным видом:
— В кафе были. Неплохо посидели, пригодились твои денежки.
И вот эта злосчастная пятерка снова лежит в моем кармане, а девушка, идущая через площадь, превратилась в другую; вот едет она на коне, склонившись к гриве, и волосы у нее красиво собраны на затылке…
— О чем размечтался? — услышал я голос Анджея. — Посмотри лучше, что внизу творится.
— Физзарядку, что ли, затеяли? — буркнул Павлицкий. — Поздновато…
В лагере действительно происходило что-то странное. Мы не сразу сообразили, что снизу нам подают какие-то знаки.
— Вроде машут нам, передают что-то, — сказал Анджей. — Попробуй разбери, чего им надо.
— Да они же без флажков! — скривился Павлицкий. — Не по уставу. Имеем полное право сделать вид, что не заметили.
— Ерунду порешь! — разозлился Анджей. — А мы что, по уставу загораем? Особенно вы — полдня тут торчите!
— Флажки же упакованы, — вспомнил я. — Придется так разбирать.
Это оказалось не просто. Мы с Анджеем взмокли, складывая буквы в слова, а Павлицкий сидел себе и посвистывал.
Вдруг внизу все разом перестали махать, и кто-то, похоже командир, вполне недвусмысленно дал знак нам спускаться.
— Кажется, влипли, — сказал Павлицкий. — Если сам командир взялся за дело, быть грозе. — Он встал и вытащил нож. Схожу за ветками. Анджей со мной, а ты, — сказал он мне, — просигналь, что возвращаемся.
— Почему это я? Сам, что ли, не можешь?
— Не могу, забыл, как сигналить «з».
— Я тоже не помню, — сказал я, что вполне соответствовало действительности.
— Тогда передай просто «идем», и все.
Я передал, и вроде без ошибки, во всяком случае, внизу разошлись, — значит, поняли. Но и я понял, что этот наш последний день кончится для нас не так хорошо, как начался.
— Мне этот лагерь вот где сидит, — ворчал Павлицкий, пока срезали и связывали ветки. — Слава богу, завтра конец… Паршиво здесь было…
— Ты ж говорил, еще б на пару дней остался, лучше здесь, чем дома.
— Это как кому. А я не создан для дисциплины, я человек свободный…
— Слушай, ты, свободный человек! Кончай работу! Хватит! — приказал Анджей. — Спускаемся.
Внизу встретили нас не очень ласково. Мы подошли к командирской палатке и сложили метлы у входа. Анджей раза два кашлянул.
Командир вышел не сразу, ничего нам не сказал и просвистел сигнал «становись». Командир наш служил во флоте и считал, что команда свистом лучший способ общения. По мне, так гораздо проще крикнуть: «Становись!» — и никому голову не нужно ломать, что это значит. Но командир думал иначе и настаивал на свисте, сигнализации флажками и разных прочих морских премудростях.
Все выстроились у флагштока. Павлицкий шепнул:
— Ну, сейчас начнется…
— Будет дело…
— Только уговор — держаться вместе, вместе не пропадем.
Я взглянул на Павлицкого: болван! Сам ведь виноват. Если б он не улегся загорать, я б, может, не заснул.
Ничего сверхъестественного, однако, не происходило. Командир сообщил, что работе конец и все свободны до ужина. Потом поверка и спуск флага. Первый отряд выкопает флагшток, второй ликвидирует кухню, а третий разрубит на дрова ворота. Затем прощальный костер. Утром подъем в четыре, в шесть — машина.
— Завтракать будем в городе, — добавил командир, — поезд в восемь. Все. Разойтись!
