Принцесса Екатерина Валуа. Откровения кормилицы - [21]

Миновали дни, когда помрачение королевского рассудка вызывало всеобщее замешательство. Король Карл давно превратился в безропотное создание, подобное несмышленому ребенку. Жестокие припадки его больше не мучили. Он стал королем-марионеткой. Ловкие кукловоды заставляли его руку скользить по пергаменту, подписывая эдикты. Дворец кишел любителями наживы, которые искали путей занять любой официальный пост, чтобы оказаться поближе к горшочку с золотом, каковым являлась для них королевская казна. Поэтому жилье оказалось в большом спросе. Право на любое подсобное помещение следовало заработать, и в дворцовом хозяйстве нашлись занятия для всего нашего семейства, даже для восьмилетнего Люка.

Честно говоря, мой сын был счастлив – он обожал собак и, работая в королевской псарне, находился в своей стихии. Он вырос и превратился в худого расторопного парня. Люк не хуже отца управлялся с животными и, подобно мне, обладал упрямой жилкой. Я долго пыталась научить его чтению и письму, но он жаждал стать егерем и не видел смысла учиться грамоте. Алисия выучила буквы легко и быстро, хотя ей было не до чтения – она целыми днями возилась с бельем в гардеробной королевы, с восхода до заката подшивала простыни, скатерти и салфетки. Мне никогда не понять, как она выносила эту однообразную работу, но моя дочь отличалась смиренным и терпеливым нравом, а я утешала себя, что шитье все же лучше, чем та парилка, где выпало работать мне. В пекарню и на кухню, где я могла бы использовать свои умения наилучшим образом, женщины не допускались, и меня определили в пивоварню. Тяжелой работы я не боялась, да и сбраживать ячмень – не сложнее, чем печь хлеб.

В дворцовой жизни худшим для меня было постоянное напоминание о Катрин. Я видела ее лицо в окнах детской башни, слышала ее смех в старом розарии, а ее шаги – на плитках часовни. Лишь новость о ее неминуемом возвращении вывела меня из привычной меланхолии, и на следующий же день я отправилась к обер-гофмейстеру короля.

Как выяснилось, милостью Всевышнего умение убеждать меня не покинуло. Буквально за минуту секретарь, ответственный за подбор штата для свиты Екатерины, устроил мой перевод из дворцовой пивоварни, согласившись, что я идеально подхожу на роль камеристки. Мне предстояло вернуться в знакомые покои, поскольку принцессе выделили те же самые комнаты, в которых она провела первые годы жизни. Мы обе возвращались в детскую башню. Подошвы моих башмаков едва касались земли, когда я спешила на свой новый пост, страшно радуясь скорой встрече с моим ангелом.

Комната второго этажа, некогда бывшая спальней мадам Лабонн, превратилась в салон, где Екатерина и ее компаньонки смогут читать, вышивать и принимать гостей. Кровать с красным пологом давно отсюда исчезла, стены завесили разноцветными шелками и драгоценными шпалерами. Салон уставили табуретами с вышитыми подушками, полированными сундуками и столиками, а громадный камин украсили резной каменной рамой и развели в нем огонь, чтобы прогреть промозглый воздух башни. Именно в тот момент, когда я разжигала камин, дверь неожиданно отворилась. Юная дама, увидев меня, замерла на пороге.

Екатерина! Я пала на колени – не столько из почтительности, сколько потому, что ноги мои подкосились от волнения. Ошеломленная, я не могла оторвать глаз от красавицы, облаченной в васильковое платье. Прекрасное, как у Мадонны, лицо обрамляли локоны светлых волос, забранные в сетку и покрытые белой полупрозрачной вуалью.

– Перестань разглядывать меня, женщина! – фыркнуло прекрасное видение. – Слугам не пристало на меня таращиться!

Вздрогнув как от удара, я опустила глаза. Тысячу раз я воображала себе картины воссоединения с Екатериной, но действительность безмерно огорчила меня. Все выглядело, как должно – роскошное бархатное платье, отороченное мехом, милое овальное личико, голубые глаза и сливочно-белая кожа, – но столь памятный мне нежный нрав исчез без следа. Полная жизни и любви душа ссохлась до колкой заносчивости. С упавшим сердцем я заключила, что моя ласковая девочка превратилась в надменную особу.

– Кто ты? – бросила она. – Как тебя зовут?

– Метта, – прошептала я, изо всех сил сдерживая дрожь в голосе.

– Метта? Метта! Это не имя. Назови свое полное имя!

Я готовилась простить ей то, что она не помнила меня в лицо, но имя мое она знала с младенчества и вряд ли успела забыть. Однако в голосе Екатерины слышалось лишь холодное пренебрежение. Я боялась увидеть его в глазах принцессы и, не смея поднять взгляд, обратила свой гнев на монашек Пуасси. Как они посмели разрушить нежную душу моей Катрин?!

– Гильометта, – прошептала я и повторила громче: – Гильометта.

Я отважилась на короткий взгляд. Ни проблеска узнавания.

– Так-то лучше. Что ты здесь делаешь, Гильометта? – Девушка начала обходить комнату, придирчиво разглядывая украшения стен и мебель.

– Меня назначили вашей камеристкой, ваше высочество. Я подумала, что вам потребуется огонь после долгого путешествия, – смиренно ответила я.

– На будущее запомни: если ты потребуешься, тебя позовут, – объявила она, щупая толстое вышитое покрывало, словно приценивалась к нему. – Слугам не следует околачиваться без дела в королевских покоях. Помни это. Подожди в передней.