Princeps Omnium - [95]
Следует заметить, что звериные черты помимо прямой своей функции (с точки зрения церковников) устрашения грешников архетипически олицетворяют отклонение Сатаны и его демонов от ангельской идеи служения богу — у зверей нет такой цели, более того — нет души. Зато есть естественность и единение с природой (Вселенной). Хотя звери тоже бывают разные: перечитайте сказку Р.Киплинга "Кот,[347] который гулял сам по себе", анализируя именно поведение кота по сравнению с другими животными.
Надо сказать, что даже когда Дьявол изображался уродиной, в его облике сохранялся, не выветривался до конца некий шарм и интересность, которая продолжала привлекать достаточно уважительного внимания. И уже в средние века появлялись предположения, что страшный вид Дьявола — это клевета, наводимая на него врагами. В действительности же он великолепен. Таким он появляется в «Четырехцарствии» Федериго Фрецци, архиепископа Фолиньо, умершего в 1416 г.: "Я думал, что увижу монстра, грязного и неуклюжего; царство, все пустынное и печальное. А нашел его торжествующим и славным. Сатана оказался велик, прекрасен и имел такой благосклонный вид, такую величественную осанку, что казался достойным всякого почтения. На голове его сиял великолепный тройной венец, лицо было веселое, глаза смеялись, а руках он нес скипетр великой власти. И хотя высота его превышала три мили, Его черты и облик были так гармоничны, что я был удивлен этим…". И хотя далее в этом произведении архиепископ списал это великолепие на наваждение, прецедент был создан.
Это напомнило нам одну восточную притчу, пересказанную персидским поэтом Муслихиддином Саади (1184–1292). Дьявол тут представлен красивым без всяких оговорок: Человеку приснился Дьявол.
XVIII век, погасивший костры инквизиции, вновь облагородил внешность Сатаны. А романтизм XIX века усилиями Байрона, де Виньи, Лермонтова и других еще развил эту тенденцию. Люцифер, Демон, Мефистофель становятся излюбленными символами творчества, мысли, бунта, отчужденности. Сообразно с этой смысловой нагрузкой Дьявол становится и физическим красавцем в гравюрах Гюстава Доре, иллюстрирующих "Потерянный Рай" Мильтона, в картинах Михаила Врубеля…
Распространились новые манеры изображения Дьявола. Одна из них — в амплуа кавалера галантной эпохи, в бархатном колете, шелковом плаще, шляпе с пером, при шпаге.
К. Случевский
Другой образ, многократно воспроизведенный искусством — черный ангел или царственный и благородный Люцифер.
А.К. Толстой, "Дон Жуан"
Так было достигнуто фиаско христианской попытки представить Дьявола полным уродом. И эстетический образ Дьявола, который пытались разбить, начиная с Собора в Клуни, вновь воцарился и продолжает выполнять свои функции: вдохновлять избранных и отпугивать слабых.
Правда, в реабилитации Дьявола некоторые заскочили уж слишком далеко: у Михаила Булгакова он выдержан в рамках мещанской эстетики, с явным оттенком decadence.
Имея свой собственный индивидуальный образ, Дьявол, сверх того, обладал способностью изменять свою наружность по желанию, как мимикрирующий сплав из фильма «Терминатор-2», даже сверх того — мог менять и объем, т. е. в этой своей способности он совершенно не ограничен. Частенько он, по уверениям христианских писателей, использовал эту способность для соблазнения праведников: к отшельнику он приходит обольстительной женщиною, к отшельнице красивым навязчивым юношей. А иногда, что уж мелочиться, прямо чтобы скомпрометировать их. Так, если из покоев святой Кунигунды выходит мужик, то, конечно же, это Дьявол, приняв облик рыцаря, все подстроил. А приняв образ святого Сильвана, он волочился за одной девицею и нарочно дал поймать себя у нее в спальне под кроватью.
Но какие бы привлекательные и даже святые образы ни принимал на себя Дьявол, утверждают церковные демонологи, он не мог и в них избыть своего дьявольства и от него исходит подчас необъяснимая жуть. Видимо, эта самая «жуть» нами, в отличие от охваченных дьяволофобией субъектов, и воспринимается, как обаяние данного образа.
Остановимся подробнее на некоторых чертах портрета и их значении.
Рост. Телесным проявлениям Сатаны, как правило, приписывали гигантские размеры. Св. Антоний видел его однажды черным гигантом, который головою касался облаков. Сатана в видении архиепископа Фрецци был ростом свыше трех миль. Данте наделил Люцифера такими габаритами, что даже вмерзший по грудь во льды адского озера Коцит он напоминал гору, на которую автору "Божественной комедии" в компании с Вергилием карабкался по смерзшимся локонам шерсти. В таком положении и при трехликости он напоминает Шиву Махешварамурти из пещерного храма на о. Элефанты. Большие размеры естественным образом символизируют значительность, а также пугают (делая образ "чудовищным"). И в средневековом эпосе злая воля часто воплощается в великане.
