Принц Шарль-Жозеф де Линь. Переписка с русскими корреспондентами - [18]

Но нравы рыцарские наконец сменила

Галантность наша, что, конечно, мило.

Жестоким был турнир: глаз Генрих[142] потерял,

С иного сбили спесь, другой безруким стал.

И рыцарь, сброшенный во всем вооруженье

С коня, убоине на вертеле под стать,

Претерпевал насмешки и мученья,

С земли не в силах встать.

Потом роскошные явились маскарады

В Версале праздничном, балеты, кавалькады.

Великолепными бывали карусели,

Где тешился Конде, пустив коня в карьер,

Где славились и доблесть, и веселье,

А в короле — галантности пример.

Богине (бог легко приискивал ей смену)

Стараясь угодить, Мольер умело сцену

Расцвечивал чредой волшебною картин[143].

Сей чести домогался и Расин.

Боюсь, учитель, как бы преизбыток

Всех этих образов не вышел мне в убыток

И надо мною не занес свой меч

Тех рыцарских времен замшелый пережиток.

Ведь вместо паладинов восхваленья,

Чему столь звучную вы посвятили речь,

Дерзаю я в моем стихотворенье

Их подвигами пренебречь.

Но вот и палинодия: в стремленье

О рыцарях стихи слагать и переврав,

Возможно, многое, в одном всегда я прав,

Когда хочу сказать: такая мука

Мне с вами долгая разлука,

Что к вам готов лететь стремглав.

Я[144] появляюсь здесь, любезный князь, после многих знаменитых личностей, но должен быть впереди них в рассуждении моего мнения о Вас. Какими бы ни были они проницательными, никто не увидит Вас таким, как я. Я однажды отчасти поведал Вам об этом стихами. Я был чересчур сонным, чтобы не сказать правду. И было слишком рано, чтобы пробудилось воображение.

Примите в прозе уверения в нежнейшей привязанности к превосходнейшему из людей, который сопряг кипучесть Севера с жаром Юга, воображение Востока со всем, что необходимо на закате. Сказать ли мне, любезный князь, о добродушии друга, отца, супруга и светского человека, каковое есть одно из первейших достоинств? Сказать ли о тысяче черточек человека самого любезного и самого легкого в общении? Поведаю ли о тех драгоценных признаках, что возвещают о благодушии? Восхвалю ли Ваш вкус, видный в Ваших вкусах и образец для любого вкуса? Оставляю сии подробности тем, кто напишет после меня в этом сборнике. Сколь прекрасно Вас восхвалять, благословлять и восхищаться Вами!

Линь

Вена, сего 22 марта 1792 года

А. М. Белосельский. Послание принцу де Линю, 1799 г. [145]

Ее вселюбезность госпожа графиня де Ромбек велела мне написать вверху письма: «Dourak!». Но утешьтесь, есть Dourak и Dourak, как есть брань и брань.

Семидесяти лет, вы нас примером

Дивите, как Шолье[146], Бернар[147].

Отвагой, верностью Баяр[148],

Дурак вы вкупе с Сент-Олером[149].

На ваш ответствуя куплет,

Вам шлю плоды моих чудачеств.

Вам одному знаком секрет

Очаровательных дурачеств,

Что рассмешат и тех, кому охоты нет

Быть жертвой каверзных трюкачеств.

Именно таков Гораций Вергильевич Овидовский.

Совершенно очевидно, почтенный принц, что Вы не постарели ни на один день с тех пор, как я видел Вас шесть долгих лет тому назад. Я в этом убежден, как и во всем, что неправдоподобно и правда.

Кристина, ваши все года

Пусть будут благость и отрада

И окружают вас всегда

Папаши с сердцем льва и с сердцем агнца чада.

Млекопитательнице дивной вы под стать,

Кибеле-матери, что любит изливать

Дары в любое время года.

Сия правдива ода.

Кстати, сия славная принцесса Кристина весьма любезна. Она помнит о моей нежной и почтительной приязни не более, чем о моих глупостях, сказанных мною ей однажды в Теплице и о коих я один храню весьма горькое воспоминание. По отношению к себе я весьма злопамятен. По отношению к другим сие слишком мучительно. Это не относится к генералу Краю[150]. Он проявил в Италии злопамятность с такой непринужденностью и легкостью, что я поражен. Надо признать, что это сущий дьявол.

Пора наконец народной морали сменить трансцендентальную философию этих господ.

И впрямь давно пора, чтоб в умопомраченьи

Наш Бог нам перестал казаться привиденьем,

Душа — шишкообразной железой,

А гений — просто в теле жилой,

Любовь же — мышцею прямой,

А вера, потерявши силу, —

Рассудка грезою пустой.

Пусть чувством нежным не бывает

Всего лишь некий нерв, от жара возбужден,

А совесть — детским страхом, что смешон,

Что вольнодумец презирает

И, не колеблясь, гонит вон.

Остаюсь с большой надеждой на настоящее, полное прошедшим, и с большой нежностью и почтением к тому, чьи сердце, ум и слава, героическая, поэтическая и эротическая, остаются неизменными.

Александр-Луи Ле Фурнье де Варжемон (1756?–1821)

Принц де Линь адресовал одно письмо виконту де Варжемону, посвятил стихи ему и его супруге Софии[151], а другое — графу де Варжемону. Возможно, речь идет об одном и том же человеке, хотя семья была большая.

Александр-Луи был сыном генерала Франсуа-Луи Ле Фурнье маркиза де Варжемона (1734–1773), пустившего по ветру фамильное состояние. Дядя, генерал Альберт-Луи Эмар граф де Варжемон, губернатор Дьепа, переписывался с Вольтером; он выкупил земли покойного брата. Старший брат Альбер-Франсуа Ле Фурнье маркиз де Варжемон (1755?–1797), капитан конных егерей, не был чужд литературе[152], его сочинения переведены на русский[153].

Капитан Александр-Луи Ле Фурнье де Варжемон служил в полку в Бургундии неподалеку от Монбельяра и женился на Софии Домсдорф, фрейлине двора принцессы Фредерики Вюртембергской, племянницы Фридриха IІ и матери великой княгини Марии Федоровны. Варжемон и его жена переписывались с Иоганном Каспаром Лафатером, духовным наставником монбельярского двора. По свидетельству баронессы д’ Оберкирх, подруги юности Марии Федоровны, Варжемон дружил с принцем де Ламбалем, сочинил поэму «Лото в замке Этюп» (1786)