Принц Крови - [12]

— Он, в самом деле, так талантлив, как ты говорил? — с сомнением спросил Филипп.

— О да, монсеньор! — поспешно воскликнул Эмиль, — Если бы только у него было время, он смог бы совершить переворот в науке! Я в этом совершенно уверен! Мы уже много лет работаем над теорией петлевой квантовой гравитации, и как раз сейчас у нас появилась новая идея, которую следовало бы развить! Это сможет изменить представление человечества о времени и пространстве!

— Как интересно, — флегматично пробормотал Филипп.

Большую часть своей человеческой жизни, и всю свою жизнь во тьме Эмиль Патрю посвятил науке. Он родился в конце XVII века в семье какого-то зажиточного буржуа, учился в иезуитском колледже, в результате чего возненавидел богословие от всей души, но зато увлекся математикой, а позже механикой, теорией вероятности, астрономией и даже метеорологией. Начало XVIII века открывало в науке новые горизонты, и Эмиль всей душой устремился принять участие в ее развитии и процветании. Проблема была одна, — краткость человеческой жизни. Дожив до пятидесяти лет и заработав из-за наплевательского отношения к своему здоровью несколько весьма досадных болезней, Эмиль начал понимать, что за оставшееся ему время, — лет десять или в лучшем случае пятнадцать, — он никак не успеет довести свои исследования хотя бы до какого-то логического конца. Осознание этого факта приводило ученого в отчаяние и однажды он поделился своей болью с одним учеником, который случайно оказался знаком с хорошенькой сострадательной вампиршей, по доброте душевной замолвившей словечко за Патрю перед принцессой города. Диана де Пуатье покровительствовала умным и талантливым людям, и порой дарила бессмертие самым выдающимся из них. Эмиль Патрю показался ей достойным такой милости, — он горел истиной страстью к новым знаниям и его мало волновало все остальное, и меньше всего проклятие собственной души.

В начале XIX века Эмиль заинтересовался новым и перспективным направлением в науке — физикой элементарных частиц, и с тех пор вот уже почти две сотни лет был погружен в эксперименты с фермионами и бозонами, и прочими подобными же вещами, недоступными пониманию непосвященных. Эмиль не интересовался вампирской политикой и не стремился к увеличению собственной силы, но, вероятно, у него был хороший потенциал, потому что каким-то чудом этот фанатичный ученый умудрился дорасти до уровня мастера и смог создавать собственных птенцов. Эмиль не злоупотреблял обращением своих друзей-ученых, и всегда строго выполнял правила, регламентирующие сие действо, поэтому доселе проблем с ним не было никаких. Два его птенца, обращенных в начале XX столетия были такими же безумными фанатиками своего дела, как и он, и не интересовались ничем кроме науки. Но на третий раз Эмилю не повезло. Очередной гений, который Патрю захотел сохранить на века, оказался несколько более многогранным, чем он рассчитывал.

Возиться со своими творениями, наставляя их на путь истинный и обучая вампирской премудрости, Эмиль не умел — раньше у него и не было необходимости делать это. Его птенцам достаточно было объявить, что теперь они будут работать не днем, а ночью, и больше могут не отвлекаться на всякие мелочи вроде заботы о здоровье и хлебе насущном, — им достаточно пары глотков крови каждый вечер от любого прохожего, встреченного по дороге на работу, чтобы чувствовать себя прекрасно и быть полными сил и энергии. Свое бессмертие его птенцы реализовывали именно так, как Эмиль и рассчитывал, посвящая его исключительно науке. И вот теперь, когда один из них вдруг оказался маньяком-убийцей, Эмиль был удручен и растерян. И не очень понимал, как ему теперь быть. С одной стороны его творение нарушило закон, и это было очень плохо. Но с другой стороны, разве имели значение эти пять — или сколько там? — убитых в темном парке женщин, по сравнению с тем, что его птенец был чрезвычайно талантлив?

Эмиль заметил, что возможный прорыв в теории квантовой гравитации не вызвал особенного восторга у принца города, и теперь пытался придумать что-нибудь еще, что могло бы, наконец, благополучно завершить это досадное разбирательство и позволить им всем вернуться к своим делам.

— Мой птенец, э-э… повел себя несколько импульсивно, — проговорил он, — Необдуманно. Сознание своих новых возможностей вскружило ему голову… Но теперь он все осознал. И больше не будет.

Филипп смотрел на него с умилением. Определенно Эмиль был уникальным созданием.

— Это была твоя работа, доходчиво объяснить ему, что можно, а что нельзя, — сказал принц тоном, каким обычно разговаривают с маленькими детьми, — И мы здесь тратим свое драгоценное время не для того, чтобы разбирать проступки твоего уродливого создания. Речь о тебе, — ты его мастер, ты за него отвечаешь, это тебе я должен сейчас оторвать голову, а вовсе не ему. И я сижу и слушаю твое невнятное бормотание исключительно потому, что мадам де Пуатье просит меня быть к тебе снисходительным. Скажи мне, почему я должен быть снисходительным к тебе, Эмиль?

— Мы почти добились успеха в эксперименте по поиску хиггсовского бозона, — жалобно отвечал Патрю, вероятно, не найдя причины более существенной.