Принц из Парижа - [25]

– Это неправда!

Она закричала это с таким праведным гневом, что, не будь у меня в руках всех доказательств, я бы, чего доброго, могла бы ей поверить.

– Ну, конечно, неправда! – усмехнулась я. – И она вовсе не танцевала с ним в школе танцев.

В трубке с минуту царило молчание.

– Жанна, ты обязательно, слышишь, обязательно должна меня выслушать! – Алиска говорила серьезно и вроде даже взволнованно.

– Разумеется, выслушаю. Почему нет? Мне очень любопытно, как вообще можно быть такой расчетливой тварью.

Я взяла диванную подушечку и уткнулась в нее лбом.

– Жан, послушай, я действительно танцевала какое-то время… около года… с Лешей Беляевым. Не знаю, кто тебе растрепал… Понимаешь, когда ты спросила меня про это, я в свете твоей заинтересованности Лешкой решила ничего не говорить. Ну, на всякий случай, чтобы ты не подумала чего… я же не знала, что выйдет только хуже. Но Лешка мне безразличен. Честное слово! Я не пыталась его завоевать! Не знаю, кто и что наплел тебе про это, но уверена, это сделали для того, чтобы нас поссорить! Или для того, чтобы сбить тебя с правильного следа!

Хорошо иметь маму-психолога. Ложь отскакивала у нее от зубов, точно отрепетированная.

Только вот имелось нечто, никак не вписывавшееся в нарисованную бывшей подругой красивую схему.

– А как же ты объяснишь записку? – поинтересовалась я, от нетерпения даже привстав с дивана.

– Какую записку?

Ну вот, опять начинаем сначала. Уж лгала бы дальше – красиво же получается, вполне гладко.

– Алис, хватит придуряться! – не выдержала я. – Ту самую записку, которую ты написала Лешке.

– Я не писала никаких записок!

– Ну, как же! – я хихикнула. – Значит, ее написало твое альтер-эго. Или, может быть, ты сомнамбула и пишешь во сне, а потом сама не можешь этого вспомнить?.. Хотя, постойте, кто-то же принес эту записку в школу. Значит, вариант с писанием во сне можно отбросить. И остается…

– Постой! – перебила меня Алиса. – А почему ты решила, что записку написала именно я? Там была подпись?

Я подошла к окну и тут же повернула к двери, изо всей силы пнув по дороге подвернувшийся под ногу тапок.

– Нет, Алиса, ты не дура и сама помнишь, что не подписала записку. Но этого и не требовалась. Беляев должен был понять, что она от тебя. Ты там писала про танцы.

– Но я не писала! Погоди… сначала Беляев танцевал с Машей Прягиной, из параллельного!

Я помнила эту Машу Прягину – прыщавую толстую девицу. Да такая сразу может ставить крест на всяких романтических отношениях!

– А найти более подходящую кандидатуру у тебя не выходит? – поинтересовалась я, останавливаясь посреди комнаты. – К тому же от записки пахло твоими любимыми духами. Я их узнала.

Алиса снова помолчала.

– Вот теперь я уже уверена, что кто-то провернул очень хитрую аферу, подставляя меня, – сказала она наконец.

– И зачем же? – хмыкнула я.

– А вот это мне очень хотелось бы знать!

Я делано зевнула.

– А мне не хотелось бы. В общем, хватит вешать мне лапшу на уши. Я не любительница «Доширака». У тебя есть последний шанс во всем сознаться. Скажи, что тебе просто нравится Лешка, и я пойму тебя.

– Лешка – нормальный парень, но это вовсе не то, о чем ты думаешь… Не писала я эту записку и не…

Я не стала ее слушать и нажала на отбой. Бесполезно. Я и так уже тону в этом болоте лжи, мне хватает ее до самых ушей, обойдусь без добавочной порции.

Телефон звонил еще несколько раз, но я нажимала отбой, и он замолкал.

Я села на диван, надела наушники и на всю громкость включила любимый диск Romantic Collection с самыми романтичными песнями французской эстрады. Я слушала самые красивые на свете песни, исполняемые на самом необычайном, самом певучем на земле языке, и чувствовала, как по щекам катятся слезы. Нет, это были не слезы горя или обиды – я уже не думала ни об Алиске, ни о Лешке. Мне просто было очень одиноко. Так, словно я осталась одна на всем свете. Сейчас особенно жаль, что у меня нет собаки. Я взяла бы ее на колени, а она теплым шершавым языком облизала мне щеки, стирая с них соленые слезы, лизнула нос: держись, мол, веселее!..

Я так и заснула – в наушниках на диване. Разбудила меня мама, обеспокоенная, что в моей комнате до сих пор горит свет, помогла раздеться – как в детстве – продела мои руки в полосатую пижамную кофту со смешной диснеевской аппликацией – Винни-Пух, прижимающий к себе горшочек меда, – и уложив в кровать, накрыла одеялом.

– Спи, Жанна, – прошептала она, целуя меня в лоб.

Постояла надо мной молча и вдруг спросила:

– А что, тебе действительно до сих пор хочется собаку?

От этого ее вопроса я едва не расплакалась снова, я даже не смогла произнести ни слова и только кивнула.

Мама вздохнула, погладила меня по волосам, снова сказала «спи» и вышла из комнаты.

А я отвернулась к стене – той самой, с которой глядел на меня Гаспар Ульель, но на этот раз не стала его целовать – словно он, вместе с Алиской, тоже отдалился от меня. Или вернее, это я отдалилась ото всех, оказавшись вдруг на другом берегу реки, по ту сторону от привычного окружения.

– Non je ne regrette rien – нет, я не жалею ни о чем, – повторила я вслед за Эдит Пиаф и снова заснула.