Принц Галлии - [190]

— Кстати, — сказал Гастон. — Зачем ты берешь с собой этого сумасброда?

— Из чистейшего милосердия, — ответил Шатофьер. — От греха и Филиппа подальше. Знаешь, я ведь не только закоренелый пессимист, но еще и крайне сентиментальный человек. В отличие от тебя, циника.

Глава LX Новый милок Маргариты

Гастон не ошибался, говоря Симону, что Филипп вскоре уведет Бланку в спальню. Не ошибся он также и в том, что Маргарита не удержится от искушения, в отместку Тибальду, завлечь Симона к себе в постель. К тому времени, когда Филипп и Бланка, «отпраздновав» радостную весть, уже оделись и прихорошились, собираясь идти к Маргарите, чтобы, как обычно, провести в ее обществе весь вечер, сама наваррская принцесса еще не покидала своей спальни и не отпускала от себя Симона. Впрочем, надо сказать, что и Симон не имел особого желания вставать с постели, и хотя он был сыт любовными утехами по горло, ему было невыразимо приятно вот так просто лежать, прижав к себе Маргариту, и время от времени целовать ее сладкие губы.

В постели Маргарита оказалась совсем не такой, какой она была на людях, вне спальни. Одним из ее бесспорных достоинств как любовницы было то, что, скинув с себя одежду, она переставала быть принцессой и отдавалась мужчинам просто как женщина, как равная им, ибо прекрасно понимала, что там, где начинается неравенство, кончается любовь. Даже такой любви, к которой она привыкла, скорее не любви, а мимолетному увлечению длинною в несколько ночей, — даже этому чувству малейшее проявление спеси и высокомерия способно нанести сокрушительный удар.

Разомлевшему и одуревшему от только что испытанного наслаждения Симону с трудом верилось, что эта милая и нежная женщина, которую он держит в своих объятиях, и та надменная гордячка, принцесса Наваррская, которую он знал раньше, — один и тот же человек. Не склонный к глубокому анализу, не привыкший смотреть в самую суть вещей и явлений, Симон по простоте своей душевной пришел к выводу, более близкому к истине, чем все мудреные умозаключения прочих мужчин, бывших свидетелями этой удивительной метаморфозы. По его мнению, та властная, высокомерная и своенравная Маргарита была лишь маской, притворной личиной, за которой скрывалась чувствительная и ранимая душа.

Симон взял руку Маргариты и поцеловал каждый ее пальчик. Не раскрывая глаз, она мечтательно улыбнулась, перевернулась на бок и положила свою белокурую голову ему на грудь.

— Ты такой милый, такой ласковый, такой хороший… — в истоме прошептала она.

Симон тяжело вздохнул.

— Амелина думает иначе, — невольно вырвалось у него.

— Она предпочитает Филиппа, — скорее констатировала, чем спросила, Маргарита.

Симон снова вздохнул и промолчал.

— Такова жизнь, — сказала принцесса. — Далеко не всегда она светлая и радостная. Ты, кстати, никогда не задумывался, почему жена изменяет тебе?

— Она любит Филиппа, — хмуро ответил Симон. — Она с самого детства влюблена в него.

— И тебе не хочется говорить о ней? — поняла Маргарита.

— Нет, не хочется.

— А ехать к ней?

Симон опять промолчал, и тогда Маргарита уточнила свой вопрос:

— Вот сейчас, именно сейчас, тебе хочется ехать к ней?

— Нет, Маргарита, не хочется.

— Так не езжай. Оставайся у меня до конца месяца — как Филипп, граф д’Альбре, остальные твои друзья.

— Но зачем?

— Глупенький! Неужели я не нравлюсь тебе?

Маргарита услышала, как при этих словах у Симона учащенно забилось сердце.

— Ты… мне… О Боже!.. — запинаясь, проговорил он. — Конечно, нравишься.

— Так в чем же дело? — Она подняла голову и обхватила руками его шею. — Если я нравлюсь тебе, а ты нравишься мне, что мешает нам провести эти три недели вместе?

Симон уставился на нее недоверчивым взглядом.

— Но ведь… ты… граф Тибальд…

— Во-первых, с Тибальдом я крепко поссорилась, так как он имел наглость изменить мне раньше, чем я ему. Во-вторых, на днях он отправляется во Францию — там у него какие-то дела. Ну, а в-третьих, не такая уж я шлюха, как ты думаешь.

Симон густо покраснел.

— А я не думаю, что ты шлюха, — обескуражено пробормотал он. — Я никогда так не думал и тем более не говорил ничего подобного. Это тебе кто-то наврал. Скорее всего, Филипп или Гастон. Они любят возводить на меня напраслину, им пальца в рот не клади.

Маргарита откинулась на подушку и разразилась веселым смехом:

— Ты просто чудо, Симон! Никто мне не говорил, что ты называешь меня шлюхой. Я вовсе не это имела в виду.

— А что же?

— Да то, что я не меняю себе парней каждую ночь. Это не в моих привычках, нет. По мне, это грубо, вульгарно, невоспитанно, одним словом, по-мужски. Это вы, мужчины, привыкли перепрыгивать с одной женщины на другую… Между прочим, сколько у тебя было женщин? Только откровенно.

— Ну, Амелина…

— Это понятно. Еще кто?

Симон назвал трех фрейлин принцессы, а также Адель де Монтальбан, благоразумно умолчав о дочери лурдского лесничего.

— И это все? — усмехнулась Маргарита. — Выходит, впервые ты изменил жене лишь в Наварре? — (Симон утвердительно кивнул.) — Так это же потрясающе!

Она выскользнула из-под одеяла, села на краю кровати и принялась натягивать на ноги чулки. Симон с восхищением глядел на нее, все больше убеждаясь, что Амелина ей в подметки не годится.