Приметы весны - [64]

Хозяйка взяла графинчик.

— Я вам еще одну налью. Вам же на работу не идти.

Ромка не прочь был выпить вторую стопку, но замечание хозяйки, что ему на работу не идти, и обидело его, и кольнуло.

— И у меня дело есть, — сказал он обидчиво.

Хозяйка взглянула на него и понимающе закивала головой.

— Ну конечно, я понимаю. У мужчин свое дело.

Ромке это пришлось по душе. «А то, подумаешь, считает, что я без дела по свету слоняюсь. Может, у меня дела поважнее, чем у нее», — с обидой думал он, хотя никаких дел, кроме того, что отец наказал купить новые шлеи, вспомнить не мог.

Хозяйка между тем продолжала:

— Да, скажу вам, взять хотя бы Ивана Петровича. Не нравится мне его работа, не нравится, и все. А почему, спросите? Ну что за жизнь? Вся жизнь на заседаниях и проходит. Я говорю ему: «Неужели так и полагается быть, что целый день и вечер человек должен ходить по собраниям и заседаниям? А как нет заседаний, так он все равно о работе должен думать?» А он посмотрит на меня так, как будто с Лидкой — ну, с племянницей нашей — разговаривает, которая в жизни совсем еще не разбирается, и говорит: «А как же иначе, Валентина Львовна? Не пойти мне на партийное собрание в прокатный цех нельзя, это же наш основной цех, как же мне не послушать, что говорят там коммунисты?» Вроде, думаю, правильно рассуждает. «Теперь, — говорит, — собрание в механическом, новое дело начинают. Не пойдешь — не будешь толком знать, в чем дело, да и коммунисты скажут: ходит парторг наш только по основным цехам, а разве наш коллектив не решает судьбу плана или мы, коммунисты, хуже, что работаем в подсобном цехе? Значит, и туда пойти надо. Правильно говорю?» Правильно, неправильно отвечаю, только не может так человек жить, чтобы о себе и семье не подумать. Должны быть у тебя такие заместители, чтобы вместо себя послать мог. А он говорит: «Заместитель заместителем, но самому ходить тоже надо. У заместителя тоже ни дня, ни ночи нет». Вы, говорю, побольше людей привлекайте, тогда вам легче будет. А он смеется: «Смотри, какую критику против секретаря парткома раздула». А я так считаю, что секретари парткома тоже ошибаться могут. Как вы думаете?

Ромка не был согласен с этим утверждением. Хотя хозяйка говорила вроде правильно, он не мог себе представить, что секретарь действует не так, как надо. Раз так делает, значит так и надо. Но, не желая обидеть хозяйку, согласно закивал головой. «Видать, женщина свойская, — решил Ромка. — Ясно, хорошая. Не стал бы секретарь брать себе плохую жену».

Улучив минуту, когда хозяйка умолкла, Ромка начал прощаться. Тогда Валентина Львовна спохватилась.

— Ох ты, боже мой, чуть не позабыла. Иван Петрович вам записку оставил. Куда же я ее девала?

Она бросилась на кухню искать записку. Ромка смутился. «Вот номер! Как же я ее прочту, эту записку? — подумал он. Впервые за всю свою недолгую жизнь Ромка пожалел, что не учился грамоте. — Такое подумает про меня и секретарю еще скажет…»

— Вот она, нашла, — прервала хозяйка его нерадостные мысли. — Вот, нате. Иван Петрович сказал, что, если вздумаете поступать на завод, — зайдете к нему или снесете эту записку к начальнику отдела кадров.

Ромка бережно положил записку в фуражку, осторожно надвинул фуражку на голову и распрощался.

Глава шестнадцатая

Шурочка быстро сдружилась с Верой Павловной, ежедневно бывала у нее. В хорошую погоду они вместе ездили на пляж и там проводили все время, пока Шурочке не пора было идти на работу. По выходным дням, если Коваль был занят, Шурочка ходила с Гусевыми в кино, театр.

Второго мая, в воскресенье, Шурочка была именинницей. Решили не устраивать семейного торжества, так как Коваль должен был находиться целый день в цехе, шел ремонт. Но в воскресенье рано утром принесли телеграмму с сердечным поздравлением от Гусевых. Часов в двенадцать Шурочка позвонила в цех и взволнованно прокричала в трубку:

— Ты знаешь, Миша, Гусевы прислали мне подарок.

— Хорошо, Шурочка… спасибо, — растерянно промямлил Коваль.

— Ты даже не спросишь, какой подарок, — обиделась Шурочка.

— Прости, пожалуйста, тут столько дела сейчас, что я закрутился.

— Они прислали мне отрез крепдешина… Чудный! Набивной крепдешин. Такие красивые цветы… А Мстислав Михайлович прислал сумочку. Из деревянных красных бусинок… Прелесть! Такой, наверное, ни у кого нет.

Ковалю стало неловко за свой подарок. Накануне в цехе было собрание, и Коваль до половины шестого задержался в заводе. После окончания собрания надо было еще зайти к диспетчеру. Он выбежал из завода, когда промтоварные магазины были уже закрыты. В одном из ларьков, всегда отталкивавших его от себя унылым однообразием дешевых товаров, Коваль купил коробку пудры и флакон духов, самых дорогих, какие нашлись в этом киоске. Они стоили всего девять рублей…

— Почему же ты молчишь? — услышал он голос Шурочки в телефонной трубке.

— Я не молчу… Я очень рад.

— Рад, рад… Надо поблагодарить людей.

— Конечно, надо… Пошли телеграмму.

— Какую телеграмму? Почему телеграмму? Надо пригласить их к себе.

— Но я же не могу сегодня, Шуронька, родненькая… Я не могу отсюда уйти… Мне придется сидеть всю ночь…