Прикосновение зла - [33]

– Ты меня очень огорчаешь, Мария. – Я наклонил голову. – Я не понимаю, почему ты плюёшь на руку, которую я протягиваю к тебе с искренней дружбой. Что я тебе сделал, что ты меня так жестоко наказываешь? Меня, единственного друга, который есть у тебя в этом городе, человека, который не жалел ни сил, ни жизни, чтобы помочь тебе. Чтобы спасти тебя, дитя моё. Спасти.

Ничего. Молчание. Даже бровь не дрогнула.

– Позволь я объясню тебе действие инструментов, Мария, – сказал я, отступив на шаг. – Когда человек, стоящий за твоей спиной, потянет за верёвку, твои руки будут подняты вверх. Через некоторое время это начнёт причинять тебе нестерпимую боль, пока, наконец, твои суставы не будут сломаны, руки не окажутся над головой, а всё тело не вытянется, как струна. Когда ты будешь страдать от невыносимых мучений, эти люди ещё могут жечь твоё тело свечами или терзать кости и мясо клещами, чтобы усугубить боль. – Я остановился на некоторое время. – Ты же не будешь настолько бесчеловечна, чтобы заставить меня отдать подобный приказ. Правда, Мария? Ты действительно хочешь так жестоко со мной поступить? Что я тебе сделал, бессердечная женщина?

Я не ожидал какой-либо реакции допрашиваемой, и правильно, ибо я опять ничего не дождался.

– Запишите, господин секретарь, что обвиняемой объяснено действие инструментов, и что она упорно отказывалась отвечать на задаваемые ей вопросы.

– Конечно. – Писец склонился над столом. Тем временем я повернулся к стражнику, державшему верёвку.

– Тяни, парень, – приказал я. – Ровно и спокойно. Пока я не прикажу тебе остановиться.

Стражник начал медленно и осторожно, потом, однако, осмелел и дёрнул сильнее.

Грольшиха пискнула совершенно не подходящим ей голосом и повисала на верёвке. А ведь пытка только вошла в свой предварительный этап! Страдания, которые она испытала, были не больше, чем при неудачно повёрнутой руке. В таком случае человек яростно выругается и, возможно, скажет: «Ой, больно». Ей ещё не сломали суставы, их ещё даже не вывихнули, даже не натянули.

– Опускай, парень, опускай, только аккуратно! – Предостерёг я, поскольку не хотел, чтобы женщина, упав на пол, разбила себе голову.

Стражник ослабил верёвку, и Грольшиха осела на землю, как мешок с зерном.

– Притворяется? – Спросил медик.

– Не думаю, – ответил я.

Я подошёл и склонился над нагим телом. Прижал пальцы к шее Грольшихи, чтобы проверить пульс.

– Жива, гадина, – буркнул я.

Я полез в карман и вытащил бутылочку с нюхательными солями. Открыл её и поднёс к ноздрям обвиняемой. Она с хрипом втянула воздух в лёгкие, после чего раскашлялась. Я встал.

– Поднимите её, – приказал я стражникам. – И крепко держите.

Я собирался проверить, реагирует ли Грольшиха на любой тип боли обмороком, поэтому я взял в руку свечу и приблизил пламя к её подмышке. В тот же миг глаза женщины закатились, а тело безжизненно повисло на руках парней из охраны.

Признаюсь, что впервые в своей ещё не слишком долгой, но, несмотря на это, плодотворной и успешной карьере инквизитора, я встретился с таким поведением допрашиваемого. Чтобы падать в обморок при первом рывке верёвки?! Это вызывало лишь некоторый болезненный дискомфорт. А второй раз упасть в обморок при одном касании пламени свечи? Она даже не успела зажечь волосы в подмышке, а Мария уже висела как мёртвая! Это было удивительно. Удивительно и глубоко несправедливо! Каким образом я должен был вести допрос, если обвиняемая не хотела отвечать на вежливо задаваемые вопросы, а при первом намёке на боль теряла сознание?

– Господин Кирш, вы когда-нибудь сталкивались с подобным поведением пациента? – Спросил я, стараясь сохранять спокойствие.

Он помрачнел, а затем сморщил нос и потёр подбородок костяшками пальцев. По-видимому, он разыгрывал передо мной спектакль под названием «Я тянусь в глубины моего богатого опыта». В конце концов он откашлялся и помахал пальцем в воздухе, словно хотел поймать муху между его кончиком и ладонью.

– Вы сами не хуже меня знаете, мастер инквизитор, что разные люди по-разному переносят боль, – начал он елейным тоном. – Но такой нежной особы за всю свою жизнь не видел, хотя без лишней скромности могу признаться, что являюсь опытнейшим доктором медицины не только в Виттлихе, но и, по меньшей мере, во всём округе.

– А с виду не скажешь, а? – Проворчал я, имея в виду слабую конституцию Грольшихи, а не опытность врача, хотя, признаю, мои слова могли прозвучать неоднозначно.

– Хуже то, что, исходя из практики, могу вам сказать, что при наблюдаемых нами симптомах я посмел бы высказать предположение, что чрезмерная боль может в случае этой женщины завершиться летальным исходом, вызванным шоком.

Доктор Кирш, возможно, не мог похвастаться ясностью и точностью римского юриста, но я понял основную суть его речи. Немного невнимательности – и вместо ценных показаний обвиняемой я получу свисающее с верёвки мёртвое тело. Инквизиторы во многих случаях пытаются убедить подсудимых добрым словом, а не лезвием или огнём, но в этом случае я мог бы с тем же успехом разговаривать со стеной. Поэтому я задумался над применением некоторых методов, которые можно назвать раздражающими, но лишёнными элемента физического страдания. К таким способам принадлежало, например, притапливание, так как умелый допросчик мог ловко довести допрашиваемого до панического страха удушья. Также можно было обильно накормить обвиняемого солёной рыбой, а потом на долгое время оставить без воды, можно было засунуть его в клетку, где у него не будет возможности выпрямить спину, можно было запереть его в гроб, наполненный насекомыми, и удерживать беззащитного в пугающей темноте. Все эти способы я мог применить, но все они несли с собой опасность смерти столь слабого человека как Грольшиха. Ну, может, кроме лишения воды, хотя я допускал, что упорство этого существа настолько велико, что она скорее мне назло сдохла бы от жажды, чем признала свою вину. Но ведь у неё был сын, так что ей должно было быть ради кого жить...