Прикосновение невинных - [69]

Она пыталась добраться до дому, но не смогла. Это сильнее нее, боль возвращалась, выкручивая суставы, ее как будто резали на кусочки тупым ножом, но дело не в физической боли, иначе она давно выжгла бы ее из себя раскаленным железом.

Она опустила голову, пытаясь уклониться от света, прожигающего мозг, и ветерка, холодившего щеки, но слишком плохо соображала, чтобы просто отодвинуться от фонаря. Она попыталась уйти в себя, спрятаться от ужаса окружающего ее мира, понимая, что собственный страх скоро опять набросится на нее.

Истощенные пальцы прикрыли лицо. На этот раз она похудела гораздо сильнее, чем в предыдущие разы. У нее прекратились месячные, хоть за это спасибо. Ей все чаще приходилось вести себя, как шлюхе, она вынуждена была спать со все большим количеством мужиков — ради денег, а уж беременность никак не входила в ее планы.

Ей становилось все хуже. Злой декабрьский дождь обрушился на нее, и она задрожала, зная, что новой битвы ей не выиграть. Ее разрывали чувство вины и боль, она не знала, что было страшнее, но, если чувство вины унять нельзя, физическую боль легко успокоить. Так что вина подождет. До завтра. Еще один раз, всего один.

Она с трудом сглотнула. Придется быстро найти мужчину, возможно, даже нескольких. Нет смысла снова пытаться что-нибудь украсть, в любом магазине ее замечали сразу же, как только она туда входила. Возможно, придется попытаться вернуться к отцу, но она уже обращалась к нему за помощью, а он даже не захотел дать ей денег, когда все узнал. Придется искать мужчину, но это совсем не просто теперь, когда от нее так ужасно пахнет, ее просто используют, оскорбят, изобьют и бросят в подворотне, не заплатив. Как сейчас.

Вот почему она вынуждена была идти на риск, покупая на улице неизвестно что у подозрительных дилеров, подвергая риску свою жизнь. В последний раз она не смогла даже добраться до собственной постели. В последний раз. Самый последний…

Ей станет лучше.

Она доберется до дому, вымоется, найдет партнера поприличнее, соберется, приведет себя в форму, справится с чувством вины и бросит все это. «Всего один, последний раз», — молила она.

Но нет, это будет преследовать ее вечно. Каждое дуновение ветерка будет подобно удару крыла хищной птицы, каждый солнечный луч будет впиваться в тело, как острые когти, каждый взрыв детского смеха прозвучит триумфальным воплем стервятника, а каждый новый рассвет будет приносить боль, раздирающую ее изнутри. Только в темноте, в щелях и закоулках мира, в вонючих дворах и подъездах находила она убежище от своих страхов, только там она могла отдохнуть.

Ее мир. Мир, в котором боль преображалась в наслаждение. Порошок. Он освобождал сознание. Порошок. Игла означала спасение. Порошок. Каждый укол в вену приносил освобождение. Но ей требовалось все больше порошка, чтобы время не обрушивало на нее безжалостные удары кнута…

Мир, в котором искореженная любовь и горькие воспоминания не приносили боли. Где ненависть к отцу превращалась в любовь ко всему человечеству, слезы высыхали, а мучения прекращались. С помощью порошка она могла оказаться в нежных объятиях матери, так жестоко отнятой у нее, и возвратиться в детство, так безжалостно прерванное.

Порошок.

В его мире ничто — ни жизнь, ни смерть, ни время, ни Судный День, ни отец, особенно отец — не имеет значения.

Порошок. Порошок. Порошок-порошок-порошок.

— Я не хочу, чтобы ты туда шла, Иза. Без меня.

Они сидели в Американском баре «Стэффорда» под мешаниной из галстуков, бейсбольных кепок, вымпелов, шлемов и оленьих рогов, которые свисали с потолка, как спелый виноград с лозы. Изидора чувствовала настоятельную потребность выпить, немного, бокал шабли, ведь ей потребуется вся ее воля. Только сейчас Изидору осенило, что Дэнни вообще не пьет, никогда.

— Ты знаешь, что я не могу взять тебя с собой, Дэниел. Ведь считается, что мой муж зашивает мешки с почтой где-то по ту сторону Скалистых гор.

— Ты не знаешь, во что ввязываешься.

— Я догадываюсь, — пробормотала Иза в ответ.

«Слишком хорошо догадываюсь», — подумала она про себя.

— Он коронер. Важный деятель, имеет власть и будет отчаянно бороться, если почувствует, что его карьере угрожает опасность.

— Но есть что-то еще, что-то гораздо более серьезное, — спокойно ответила она. — Я все спрашиваю себя, почему Фолд ввязался в это мошенничество с усыновлением. Да, дело вроде безопасное. Он сам им управляет, решая, подходят те или иные люди для усыновления, всегда можно сделать вид, что действуешь, руководствуясь законом.

— А если люди начнут задавать вопросы?

— Кто? Дети не могут пожаловаться. Никто не усомнится в репутации коронера. Внешне все так респектабельно, он практически неуязвим. Сложив два и два, я получила шестизначную цифру.

— Что ты имеешь в виду?

— Помнишь, что нам рассказали монахини в Миссии? Двадцать детей в год. Каждый стоит двадцать пять кусков. Получается, что четверть миллиона фунтов прилипает к его рукам, и без налогов. Хороший источник дохода, ты согласен? — Иза наклонилась к Блэкхарту. — Вот почему мы не имеем права на ошибку.

Он грустно посмотрел на любимую женщину.