— Вот здорово! — удивился Виктор. — Башня будет стрелять, а они будут на башне, да?
— Должно быть, — сказал оптик.
Затем он вдруг быстро открыл, закрыл и снова открыл рот. Так же поступил и Виктор.
— Это да! — крикнул оптик. — Мальчик, держи рот открытым, а то оглохнешь.
Зелёное пламя метнулось из всех орудий линкора, из всех орудий других линкоров, отразилось в воде; всё стало зловещим, всё наполнилось гудением; грудь захлебнулась пороховым дымом, и Виктор, уже пришедший в себя после первого залпа, старался не морщиться, не вздрагивать. В упор смотрел он на большой огонь, какого никогда не видел, слушал грохот-великан — и ничего, ничего, ничего! Он чувствовал себя почти участником стрельб. Когда грохотали орудия, казалось, что корабль останавливается как вкопанный. Так бегущий человек кажется неподвижным при вспышке молнии. Молнии сверкали, корабли бросали один грохот за другим.
Из маленькой двери, прорезанной в переборке мостика, на балкончик выбежал штурман. Виктор хорошо видел, что на нём была фуражка, но линкор как раз в это время дал залп, и фуражка исчезла. Штурман по трапу с балкончика перебрался на мостик, прикрывая голову рукой — нельзя же разгуливать по кораблю с непокрытой головой! — блеснул зубами и сказал оптику:
— Вот штурманская жизнь, профессор! Не дают поспать после шторма… Чёррт!
Штурман сказал «чёррт» после нового залпа.
В руках оптика появился бинокль. Но Виктор хорошо обходился и без бинокля.
Он воскликнул:
— Снаряд! Снаряд!
Чёрная, едва уловимая точка убегала, улетала прочь от корабля. Она становилась ещё меньше. Она исчезла. И белый высокий всплеск встал на горизонте среди парусиновых щитов, которые плыли вслед за быстроходным буксиром. И когда всплеск упал, Виктор увидел, что вместо трёх щитов осталось два.
Буря забушевала с утроенной силой.
Корабли, опоясанные пламенем и дымом, бросали в цель тонны стали и сейчас же посылали им вдогонку другие. Сталь прорезала воздух, раскачивала его, гудела тяжело, грузно. Можно было подумать, что огонь вырвался из подчинения и стал хозяином мира, — так много было огня, так властно он гремел.
— О, смотрите, смотрите! — прошептал Виктор восторженно.
На ближней башне, у её края, над самыми орудиями появился Ламин. Спокойно, не торопясь, будто на прогулке, он вложил в уши бузиновые шарики, привязанные к одной из пуговиц кителя на ленточках, поднёс к глазам бинокль и начал рассматривать щиты. Ударил очередной залп, другой, третий, а коренастый человек всё стоял на башне неподвижный. Пламя било из-под его ног. Обрывки не успевшего сгореть шёлка от пороховых мешков вились вокруг него, как хлопья чёрного снега.
Виктор готов был взлететь на башню, стать возле Ламина и стоять так, в грохоте и пламени, торжествуя и разя.
Большое пламя погасло и дым рассеялся, а Виктор всё ещё стоял, протянув руки вперёд.
— Конец, — сказал штурман.
Виктор посмотрел на грот-мачту. Боевого флага над кораблём уже не было, будто он растаял в спокойствии, охватившем мир. На палубе показались краснофлотцы, их становилось всё больше. Они весело обменивались впечатлениями, радуясь силе своего корабля.
— Стрельба на острых углах — дело славное, — говорили они.
На баке послышалось «ура». Оно катилось по кораблю. Виктор на всякий случай тоже закричал «ура» и бросился к борту. Вдали показалось судёнышко. Оно быстро приближалось. Судёнышко что-то буксировало. Что? В кильватер судну плыли три груды обломков. Из воды торчали расщеплённые, измочаленные брёвна. Стальной трос опутывал их, как щупальца осьминога. Тут и там виднелись намокшие, растрёпанные клочья парусины. Это было всё, что осталось от щитов.
Ламин увидел Виктора, подозвал его и спросил:
— Дела ничего себе?
— Очень хорошо! — ответил Виктор, с восторгом глядя на него. — А это не страшно — на башне стоять, когда стреляют? Ух, огонь из-под самых ног!..
— Нет, — сказал Ламин. — Это так кажется, что огонь вырывается из-под самых ног. Орудия длинные, и я стою далеко от жерла… Понимаешь?.. — Он помолчал. — Ты хотел спросить меня о чём-то, юнга? Тебя что-то расстроило, правда? Говори — что?
Беспокойство, которое Виктор впервые почувствовал в кают-компании, снова вернулось.
— Дядя Скубин говорит… — начал он с трудом. — Теперь Костин-кок будет с Мотей… а я… — И он замолчал.
— А ты? — спросил Ламин. — Ты думаешь, что теперь кок забудет тебя?
Виктор не ответил.
— У кока большое, широкое сердце, — сказал Ламин серьёзно. — Да! Большое и широкое… В этом сердце поместитесь вы с тем мальчиком, и ещё останется много свободного места… Уверяю тебя… Вчера мы долго говорили с коком о тебе. Ты его сын и навсегда останешься его сыном… Кок заменил тебе отца, а тот мальчик должен стать твоим любимым братом. Ты его знаешь? Это хороший мальчик?
— Да! — искренне ответил Виктор.
— Постарайся стать таким же, и всё будет хорошо, — закончил Ламин. — Я рад, что сын моего старого друга растёт возле хорошего человека. Иди к нему, юнга! Иди и не обижай его своими малодушными, да, малодушными и несправедливыми мыслями.
— Есть, товарищ командир! — сказал просветлевший и в то же время пристыжённый Виктор.
