Приключения Трупа - [76]

Приводили примеры молодецкой мертвецкой манеры:

— И от веры без вины ушел, и от науки, и от любви, как от скуки, и от войны и торгашей, что в крови до ушей, и от охочих до зол депутатов и прочих пузатых вшей. А имели силы — невпроворот. Неужели от могилы не уйдет?

И галдели у ворот, и глазели нескромно, словно прозрели и углядели в метели не покойника, а конника верхом или очумели и усмотрели, что под седлом — газели.

И вот побежал поперёк, как плот на вал вод, шепоток:

— Идёт, проказник!

— Генерал, а мил, как голубок!

И многохвостый праздник вступил на погосты, как бурный лазурный поток — на культурный бережок — в ажурный уголок.

5.

Одноименные смутьяны, лёжа в похожих гробах, вели похоронные караваны не за страх, а ради пяди земли в головах. И понятна была зависть безземельных — одни они огрызались со зла бесплатно и неподдельно.

Но тирады досады не оскверняли тишь строя, а лишь оттеняли награды героя.

Халдеи в ливреях выставляли грудь и пролагали ему путь в кутерьму затылками. Бледнолицые девицы с пылкими устами украшали тропу цветами и убирали подстилками.

Жены напряженно бросали под стопу крупу с опилками.

Сводный оркестр подогревал накал и исполнял без фальши полный реестр маршей.

У ямы вставали прямо и браво и вой поднимали — до истерик, как на причале у переправы на другой берег.

Потом чередом читали речи о человечьем идеале.

Сообщали, что генерал — не злодей, а чудодей: бывал крут, но уважал труд и здоровую норму, а отчизне даровал новую форму жизни.

При этом, однако, добавляли, что вояка — отпетый плут без морали, но тут едва ли уйдет: народ его стережет и своего пособия, обещанного за обеспеченное надгробие, и в грусти не упустит, не проморгнёт.

Зная шустрый нрав полковника, покойника вынимали из гроба и, подняв у края могилы, как люстру и светило, представляли для обозрения: тот ли он или, наоборот, в святом теле — хамелеон. Чтобы потом не доверяли, как вначале, со слова чуду и не болтали, что он снова — всюду.

Многие внимали предупреждению: подбегали и, строя предположения, озирали героя и гения перестроя.

Строгие делегаты вдыхали мертвецкие ароматы, сличали приметы и молодецкие портреты, приставляли ко рту зеркала, а ко лбу автоматы, считали перед глазами медали, щипали губу, пугали голосом, втыкали перья в волосы, вливали в глотку водку, изрезали кусками стекла и проверяли на щекотку кожу, а иногда поступали и строже — без труда плевали в рожу.

Устав от проб, опускали мертвеца в гроб, гроб — в яму, а яму стремглав засыпали, чем и завершали драму — без проблем и, полагали, что — насовсем.

Ритуал венчал военный салют.

Шквал свинца превращал в отребья купу деревьев и обещал Трупу финал смут и непременный уют.

6.

Но не везде захоронение протекало так.

Кое-где население выдавало упокоение за бардак.

Подогревало волнения и затевало немало драк.

Халдеев посылали к лешему и вешали на ливреях.

Девиц, не разбирая лиц, брали на силу у края могилы.

У жен за кокетство срывали ленты и отнимали документы на наследство.

У оркестра звук бывал искажен, как хрюк в свинарнике, и ударники бежали вон под смех со всех сторон.

Вал камней и прочего хлама сбивал людей в ямы.

У рабочего персонала вырывало и лопаты, и халаты, и зарплаты.

Речи читали не по-человечьи: раздвигали врозь губы и жужжали сквозь зубы, расставляли врозь зубы и мычали сквозь губы.

А чудодея, зверея и не приемля маскировки, швыряли в землю без упаковки — объяснили, что сокращали расходы парней на непоседу и облегчали подходы червей к обеду.

Или зарывали его в восточном ритуале: без гроба и с головой наружу — для того, чтобы точно знали, что и сам — тут же и не кружит, как живой по городам. И если санитары умыкали в свое логово тело, отрезали голову и умело сажали её на старом месте, то уличали ворьё бесспорно: дёрнув непокорный труп за чуб.

Или от обид и из опаски, что снова убежит к ясноглазке в гости, ломали ему кости, вязали сурово резиновым узлом, а ко всему и пронзали осиновым колом и с гиком и стоном заливали жидким гипсом и хлипким бетоном.

Протесты на испытания бывали неуместны: в наказание гнусавых погребали в канавах.

Поклонники приключений, наоборот, избегали мучений, не теряли надежд и собирали покойника в поход: клали прямо в яму пальто и кое-что из одежд и еды для ужина, оружие для защиты и корыто воды для утреннего обливания, плевали на восток и вслед опускали в могилу велосипед, кобылу, блок питания и движок внутреннего сгорания.

7.

Но отдельные случайные неполадки в ритуале не изменяли нормальные прощальные порядки.

Печальные — горевали, отчаянные — ликовали, а цельные натуры соблюдали процедуры.

Шествия маршировали в соответствии с разнарядкой и без сбоя успевали с укладкой и чествием героя: от одной милой могилы кочевали к другой и без дурного слова провожали на покой очередного двойника шебутного мертвяка.

Оставляли радующее и дорогое кладбище — шагали на чужое. Попутно, покидая готовое, совокупно учреждали новое: начиная с края старого лежбища, погребали шалого малого до следующего. Эпические генералы навалом заполняли межкладбищенские интервалы, и заунывное дело матерело, теряло малость и планы — разрасталось в непрерывное тело: курганы. Вчерашние пашни уступали посевы под засеку и раскрывали чрево человеку. Постройки исчезали с лица земли и шли на койки для мертвеца и тли. Улицы и дороги освобождали место под итоги, как курица — для петуха, а невеста — для жениха.