Приключения Тома Сойера - [2]

— Том, — спросила она, — в школе, наверное, жарко было, а?

— Да, мэм.

— Ужасно жарко, верно?

— Да, мэм.

— А тебе не хотелось пойти, поплавать в реке, Том?

Том насторожился — неприятное подозрение зародилось в его душе. Он вгляделся в лицо тети Полли, но ничего в нем не увидел. И потому ответил:

— Нет, мэм, — ну, то есть, не очень.

Старушка протянула руку, коснулась рубашки Тома и сказала:

— Хотя нет, ты даже и не вспотел.

Она порадовалась ловкости, с которой сумела проверить, суха ли рубашка, не дав никому понять, что у нее на уме. Однако Том уже успел сообразить, куда ветер дует, и предвосхитил ее следующий ход:

— Кое-кто из нас подставлял головы под насос — моя и сейчас еще сырая. Видите?

Ах, как неприятно было тете Полли понять, что она проглядела улику столь весомую, проворонила ее. Впрочем, старушку тут же осенила новая вдохновенная мысль:

— Том, тебе ведь не пришлось, чтобы смочить голову под насосом, отпарывать зашитый мной воротник рубашки, верно? Расстегни-ка куртку!

Тень опасения покинула лицо Тома. Он расстегнул куртку. Воротник рубашки был накрепко зашит.

— Вот горе-то! Ладно, Бог с тобой. Совершенно уверена была, что ты и в школу не пошел, и в реке купался. Но я прощаю тебя Том. Ты хоть и изрядный плут, но оказался лучше, чем кажешься. В этот раз.

Тетя Полли и печалилась, что проницательность подвела ее, и радовалась тому, что Том в кои-то веки поступил, как хороший, послушный ребенок.

Но тут Сидней сказал:

— Вообще-то, вы, помнится мне, зашили воротник белой ниткой, а теперь она черная.

— Постой-ка, я и вправду шила белой! Том!

Однако Том продолжения ждать не стал. Он только и успел пообещать, проскакивая в дверь:

— Ты у меня еще получишь, Сидди!

Достигнув безопасного места, Том осмотрел две иглы, торчавшие у него за отворотами куртки — в одной нитка была белая, в другой черная. И сказал себе:

«Кабы не Сид, она ничего бы и не заметила. Проклятье! — то она белой шьет, то черной. Уж держалась бы за что-то одно, а то ведь иди за ней, уследи. Но Сиду я все-таки накостыляю. Будет знать!»

Том не был Образцовым Мальчиком своего городка. Он, разумеется, знал одного такого — и ненавидел его всей душой.

Миновали две минуты, а то и меньше, и он забыл обо всех своих горестях. И не потому, что они были не столь тягостны и мучительны, как у человека взрослого, но потому что новое, могущественное увлечение заслонило их собою и изгнало на время из головы Тома — точно так же и взрослые люди забывают свои невзгоды, когда их обуревает волнение, порожденное какой-нибудь новой затеей. Увлечением этим была бесценная в ее новизне манера свистеть, которую Том совсем недавно перенял у одного знакомого негра и в которой ему страсть как хотелось поупражняться. Она позволяла испускать звуки на удивление птичьи: текучие трели, создаваемые быстрым трепетом ударявшего в нёбо языка, — читатель, если он был когда-нибудь мальчиком, наверное помнит, как это делается. Прилежание и сосредоточенность позволили Тому быстро освоить новый вид искусства и вскоре он уже шагал по улице, и рот его наполняла гармония звуков, а душу благодарность. Он чувствовал себя примерно так же, как чувствует открывший новую планету астроном, — впрочем, если говорить о сильном, глубоком, ничем не омрачаемом наслаждении, астроному до этого мальчика было еще плыть да плыть.

Летние вечера долги. Было еще светло. И в конце концов, Том свистеть перестал. Перед ним предстал незнакомец — мальчик немного выше его ростом. Новые лица любого возраста и пола неизменно пробуждали в жителях захудалого городишки Санкт-Петербург сильнейшее любопытство. А этот мальчик был еще и наряден — чрезмерно наряден для буднего дня. Просто поразительно. Щегольская шляпа, застегнутая на все пуговицы курточка из синей материи, новенькая и опрятная, как, собственно, и панталоны. Да еще и в штиблетах — даром, что была всего-навсего пятница. И даже при галстуке, состоявшем из яркой завязанной на шее ленты. Весь облик мальчика свидетельствовал о городской утонченности, что и проняло Тома до самых печенок. Чем дольше разглядывал он это дивное диво, чем выше задирал нос перед его франтовством, тем более и более убогим представлялось Тому собственное облачение. Мальчики молчали. Если один делал шаг, делал и другой, но только бочком, так что в итоге они описали подобие круга — лицом к лицу, глаза в глаза. И наконец Том спросил:

— Хочешь, поколочу?

— Интересно будет посмотреть, как у тебя это получится.

— А то я могу.

— Да ничего ты не можешь.

— А вот и могу.

— А вот и не можешь.

— Могу!

— Не можешь!

Неловкая пауза. Затем снова Том:

— Как тебя зовут?

— А может, это не твое дело.

— Захочу, и будет моим.

— Ну так чего же ты не захочешь?

— Будешь много болтать, захочу.

— Много — много—много. Хватит?

— Думаешь, ты очень умный, а? Да если мне придет охота, я тебя одной рукой отлуплю, и пусть другую привяжут мне за спину.

— Чего же тогда не лупишь? Ты только болтать и умеешь.

— И отлуплю, если будешь ко мне лезть.

— Ой, ой! Видал я таких целыми семьями.

— Остряк, да? Думаешь, вырядился, как пугало, так большим человеком стал, а? Господи, а шляпа-то, шляпа!